— Подожди, отец смог познакомиться со мной, когда мне лет семь было! — недоуменно все-таки вклинился я в его рассказ.
— Так отец у тебя кто? Хран. Считай человек вольный, тем более, что он из рубки родом, и поди за считанные несколько лет в сержанты выбился. А Матери бродить по нижним улицам не пристало, край по Торговой площади можно пройтись. Так что — да, нашла она меня лет в тринадцать, почти под самый выпуск. И то, только потому, что у меня на шее под ухом приметная родинка имелась, такая же как у нее. У остальных парней видно не было подобного родимого пятна.
Я покосился на шею Паленого, сейчас, когда он был в майке, открытую взгляду полностью. Тот понял, чего это я на него так уставился и усмехнулся:
— Нет той родинки уже, попала под ожег. А тогда только благодаря пятнышку мама меня и нашла. Но ей, как она говорила, еще повезло, у нее две дочери было… это так своих девочек мамы называют… она потом, когда рожать уж не смогла, в соседнем отсеке, где самых маленьких мальчиков держат, и осталась, чтобы с дочерями рядом быть. Нянькой работала…
— Подожди, няня Флоксия?!
— Да, — настороженно ответил наставник, — что не так?
— Так она у меня была! — воскликнул я, догадавшись.
— А ты помнишь что ли?
— Ага, мне ж пятый год был, когда нас с пацанами в интернат переправили!
— Да-а, всякое в жизни бывает, — выдал свое привычное изречение наставник, — так вот, мама мне многое рассказала о своей жизни и о жизни других Матерей. И очень жалела тех, кто одних пацанов рожал, а потом найти не мог. Ходили они, рассказывала мама, бродили по Торговой площади годами, в лица всех пробегающих мимо мальчишек заглядывали. Но разве ж найдешь, если какой приметной особенности во внешности не имеется? Дети ведь так быстро меняются.
Ага, вряд ли найдешь… ну, а мне вспомнились вдруг, не только мамины поглаживания по голове, но и то, что на вопрос, почему она плачет, все-таки кое-какой ответ получал: «От счастья, что ты у меня есть!». Раньше-то эта фраза для меня никакого разъяснения не несла, а принималась мной за очередную нежность. Но вот теперь-то глаза мои на ее смысл и открылись!
Понял, что от жалости и какого-то тоскливого умиления готов и сам в рев удариться, а потому решил с этой печальной темы срулить:
— Слушай, наставник, я все понял. Только ты, так до сих пор и не объяснил, почему такой злой от милостивиц вернулся. Ты ж у них был?
— У них, — посветлевший при воспоминании о Матери взгляд наставника опять налился злостью, — если точнее, у Сапфиры. Все креды из заначки спустил, чтоб столько часов у нее просидеть.
— Ты там сидел?! — удивился я, вооруженный новыми знаниями о том, зачем на самом деле ходят к милостивицам.
— Ну, не только, конечно. Но мы еще и долго разговаривали. Ты вон даже озадачится, отчего это такая молодая красавица к нам из рубки спустилась. Ну, так и мне ж интересно было.
— Спросил?
— Спросил.
— А мне расскажешь?
Паленый посмотрел на меня задумчиво, но все же принялся отвечать:
— Может и не следовало этого говорить, не мое это дело… но тебе, глупому, не помешает еще раз напомнить, как оно в жизни бывает и, что гнили разной вокруг полно.
От такого предисловия я напрягся, было понятно, что ничего хорошего оно не предвещает.
— Сапфире всего двадцать четыре года, а к нам, как ты знаешь… — посмотрел на меня, махнул рукой и продолжил, — ладно, не знаешь… милостивиц из рубки вниз направляют, когда им исполняется тридцать лет. Так к нам недавно попали Гагата и Хризолита. А вот Сапфире еще было жить и жить там. Хотя, как она говорит, несмотря на всеобщее убеждение, жизнь там не сахар, по крайней мере, для милостивиц. Женщин-то, что рождаются в рубке, на Матерей и тех же милостивиц не делят, они так и живут в семье. Семья, это когда мужчина с женщиной в постоянную пару объединяются, — пояснил он мне.
Я просто кивнул и распространятся о том, что уже в курсе такого, не стал.
— Что у них за жизнь потом, — продолжал Паленый, — я не знаю, но думаю, свободы у тех женщин всяко побольше, чем у тех, кто родился в материнском отсеке. Да и мальчики воспитываются в семье, а не в интернате, как у нас, внизу. Видимо поэтому, в рубке многие считают, что милостивицы, это какие-то низшие женщины — доступные каждому, а потому недостойные уважения, и с ними можно обращаться как вздумается. И не лупай на меня глазами так, малой… я сам, если честно, прибалдел, когда это от Сапфиры услышал.
А я-то от его рассказа действительно глаза опять вытаращил. Впрочем, пусть скажет спасибо, что не перебиваю вопросами, а мне, между прочим, впору уже рот рукой зажимать!
— По закону Корабля, ведь как? Матерям за их труд и великую миссию — поклонение. А милостивицам — уважение и благодарность. Ну, за то, что они нам, мужикам голодным, свою милость оказывают. Нас-то по-прежнему много, а их — мало. Поди-ка, всех радостью одели! Тоже думаю, труд немаленький. А, гляди ж ты, мрази находятся, которые даже не то, что благодарности элементарной не испытывают, так еще и считают, что раз ты женщина из отсека Блаженства, то обязана все прихоти терпеть!
— Подожди, ты ж говорил, что выбора у них не было… а значит, наверное, действительно обязаны, как в каждом деле, которое нам выпало по приписке…
— Хвост! — рявкнул Паленый. — Ты что, тоже придурок конченный?!
— Не-е! — замотал я головой. — Я не такой!
— Гляди мне, — погрозил наставник сурово, — и осознай, что главное в твоем высказывание — «выбора не было», а не что-то другое! Ты же не из рубки! У тебя ведь тоже всего два пути, если конечно в рейде не угрохаешься однажды. Или в Приюте для стариков дни свои окончить, или выслужиться и хоть на старости лет пожить семьей — со своей женщиной. Сейчас-то ты о таком и не задумываешься, но уверяю тебя, с возрастом ты этот вопрос переосмыслишь точно. А откуда она возьмется, своя-то женщина, если их мало? Знаешь?
Я опять не стал говорить, что уже, в общем-то — в курсе, и просто пожал плечами.
— Так вот, член команды, который выслужился из низов, имеет право подать запрос на право жениться или на одной из Матерей, что за пять последних лет родить не смогла, или на милостивице, старше сорока пяти! И ведь знаешь, что самое интересное?! Хотя женщины, достающиеся в жены таким мужикам, давно немолоды, но бывает, вдруг детей своим мужьям рожают. Во, чудеса какие бывают!
Ну, я-то знал об этом, мой отец из такой семьи, так что ничем меня Паленый не удивил. И я решил вернуть его к началу разговора:
— Так что с Сапфирой там, в рубке, произошло? Ее словом оскорбили или у кого-то рука на женщину поднялась? — спросил я, хотя, конечно, последнее приплел чисто до кучи — представить такого я в принципе не мог. Но Паленый посмотрел на меня печально и тихо изрек:
— Хуже.
— Что может быть хуже?!
— Может, если три мрази, уверенных в собственной вседозволенности, нагрянут. Так ведь еще и молчать велели, грозились, что хуже будет! Сапфира и молчала, боялась — они сынками членов Совета, те малолетние твари оказались! Представляешь, им лет по шестнадцать-семнадцать всего?! Что из них будет, когда они сами в Совет придут?! А что с нами будет… одна надежда, что у этой падали старшие братья есть, и у тех в голове хоть что-то еще, кроме гнили имеется, — и наставник замолчал печально.
— И что с Сапфирой? — затаив дыхание, подтолкнул я.
— Да что… когда к тому, что гады эти творили, еще и побои, как ты угадал, добавились, то вскоре все и разрешилось. Тут молчи, не молчи, а скрыть не получится. Хотя она со страху и пыталась от других посетителей синяки скрывать, но за их же здоровьем врачи еще следят, а от них ничего не укроешь. Врач рапорт и подал, как положено. Шум поднялся! Среди тех малолеток безголовых, оказывается, сын самого Капитана затесался! Сапфире кредов немеряно отсыпали и месяц свободный, чтоб синяки сошли, выписали. Но, с глаз долой убрали — в нижний отсек Блаженства раньше времени отправили.
— Сын Капитана?! — не поверил я.
