«Так их, гонять побольше, чтоб настолько не разжирались!»

Но нет, немолода уже, но вполне стройная женщина, которая видно руководила занятием, не покрикивала на них, а лишь ласково подбадривала:

— Умницы! Вот так, аккуратненько, без нажима, гнемся насколько можем!

Позади всех, но ближе всего ко мне, стояла самая, наверное, толстая из занимающихся, так она и вовсе тихонечко постанывала. И вот та, которая должна была бы гонять их нещадно за такие-то телеса, подошла к ней и принялась наглаживать спину.

— Тихо, тихо, Роза, осторожно! Но все же старайся, ты ж понимаешь, что с твоей двойней, если не заниматься, вообще с кровати не встанешь.

Я так вот ничего не понимал — ни по ситуации, ни по словам…

Но догнал, что нагляделся уже на местные чудеса и пора мне сваливать к выходу. Как был на корячках, так и стал пятиться назад. Все дальше и дальше от края площадки.

— А ты что такое делаешь? — раздался совсем рядом со мной звонкий голосок.

«Ну, все, допрыгался… вернее, доползался!», — понял я.

Обернулся испуганно, поскольку как-то сразу вспомнилось, что бывает с теми, кто без допуска обнаруживают в рубке! Когда великий хочун вел меня сюда, я как-то такую ситуацию даже не рассматривал…

Видно пока крался под крайними ветками, и все мое внимание было отдано площадке, я не заметил, что приблизился к еще одной дорожке, выходящей из глубины парка. И вот теперь, на ее краю, стояла девочка и с интересом меня разглядывала. Рядом, на том же краю дорожки находилась лавочка, а на ней лежала раскрытая книжка. Видно здесь девочка и сидела, пока я не выполз сюда, ей напоказ.

Не поднимаясь в рост, с корячек пересел на корточки и, выставив ладонь, попросил:

— Не пугайся только, и не ори. Ладно?

— Ладно, — кинула она, — не буду пугаться, я ж не глупая, бояться человека. Вот говорят, где-то за границей Корабля, водятся страшные звери, их бы, наверное, испугалась. А тебя-то зачем? Ты не страшный.

«И на том спасибо»

— А «не ори», это значит «не кричи»? — уточнила она.

— Ну да, — подтвердил я, соображая, как мне от нее отвязаться и смыться в заросли, а то, не ровен час, еще кто-нибудь объявится. — Я пойду? — спросил я, поднимаясь на ноги и потихоньку отступая от дорожки.

— И мы даже не познакомимся? — расстроенно спросила девочка. — А мне так хотелось поговорить с тобой. Ты такой необычный — как мужчина, но только маленький, я таких не видела еще. Да я и взрослых-то мужчин вижу редко, иногда только сталкиваюсь с отцами, когда они к нашим матерям на сеанс оплодотворения приходят. Да еще врачи иногда бывают, только чаще все же женщины…

Последнюю фразу девочки я пропустил мимо ушей, а вот предыдущая меня заинтересовала:

— Оплодотвоне… ния, это чё и зачем?

— Да как же?! — удивилась девочка, — Делать новых членов экипажа. Ты разве не знаешь?

— Нет, не слышал такого слова.

— Ой, да ладно?! Когда отец приходит к Матери, то это обычно «для оплодотворения», врачи между собой частенько говорят — «случка», когда считают, что их не слышат. Маленькие девочки, не в счет. Когда то же самое происходит с милостивицами, то есть, не для зачатия нового члена экипажа, то говорят «секс». Хотя, у постоянных пар это тоже так называется, но иногда и «любовь». Я не совсем разобралась, в чем там разница пока, но думаю, она есть, — серьезно излагала моя мелкая собеседница.

А я стоял, как дурак, и в очередной раз глазами хлопал. Дожили — ребенок явно младше меня, да еще девочка, а знает о таких вещах вон сколько!

— Умная, да?! — вызверился я.

— Не глупая, — подтвердила она, опять на полном серьезе.

— И откуда ты все это знаешь? — тут я усмехнулся.

— Сказала же, слушать умею! — девчонка коснулась пальчиками своих ушей. — Взрослые много говорят, при этом считают, что дети не понимают о чем речь.

— Так и ты вроде не все разобрала, — подсказал ей, продолжая насмешничать.

— Да, бывает, но вопросы задаю.

— И отвечают?! — а вот эта проблема была для меня животрепещущей.

— Нет, конечно, не всегда. Но я запоминаю, а потом опять слушаю. И знаешь, частенько все и разъясняется. А то, что нет… ну пусть подождет своего часа! — улыбнулась она. — А вообще-то, о том, что происходит между женщиной и мужчиной нам и так рассказывают.

О как! А нам ни гу-гу!

Вот теперь мне стало интересно, и я обратился к девочке:

— Пойдем, отойдем подальше, а то если меня увидят, то выгонят и больше я сюда придти не смогу, и поговорить тебе будет не с кем.

— Поговорить я найду с кем. Правда, не с таким интересным. Пойдем, спрячемся, — все же согласилась она.

«Любопытная она, на то был и расчет!»

Мы углубились в сторону от дорожки, и уже там, среди деревьев, подались дальше, к задней стене парка. Когда вокруг уже сгустились тени, плюхнулись прямо на траву и первое, что сделала девочка, это протянула мне руку, со словами:

— Я Фрэзия, а тебя как зовут?

Я пожал ее ладошку, поражаясь немощной тонкости пальцев, и ответил:

— Хвост.

— Чего? Какой хвост?! — возмутилась эта Фрэзия. — Я к тебе по-хорошему, а ты издеваешься!

— Ничего я не издеваюсь, меня действительно так зовут — прозвище у меня такое.

— А, понятно, — успокоилась она, — но прозвище, это не настоящее имя. А хотелось бы узнать то, с которым ты зарегистрирован, как член экипажа.

— Ну, тогда Зак Два Восемь, — сдался я. В общем-то, не жалко.

— Что, прямо так, с цифрами? — поразилась она.

— Конечно. Нам, мальчикам с нижнего яруса знаешь, как имена дают?

— Не-а, — замотала головой девчонка.

— Для членов экипажа с нижней палубы есть список простых — коротких, имен. Не знаю, десятков шесть, может больше, и к ним числительные до ста, это чтобы на всех хватало. Когда кто-то умирает с таким коротким именем, то оно возвращается в список и его дают маленькому мальчику, только что появившемуся в экипаже. Ясно?

— Ага… — протянула Фрэзия.

— Потому я свое не люблю… во-первых, его уже носил не один человек до меня, а во-вторых, таких Заков с другими номерами полно еще по Кораблю ходит. А прозвище — мое собственное, полученное потому, что я быстрый, как хвост у щера! — все же не удержался и похвастался я.

— Да ну! — восторженно воскликнула на это моя собеседница.

— Наверху, в рубке, к примеру, имена детям дают, какие хотят. У тебя вон тоже красивое — Фрэ-эзия.

— На самом деле у нас, в материнском отсеке, девочки имена получают примерно по тому же принципу, как и у вас. Никто не думает над ним, не выбирает, просто берут старую книгу, в которой все-все про растения написано, даже про те, что сейчас на Корабле уже не растут, выбирают картинку с каким-нибудь цветком и его название становить именем для девочки. А тем девушкам, которые потом в милистивицы идут, и вовсе меняю на другое. Но тоже, наверное, над ним не сильно думают. Я, конечно, понимаю, что Фрэзия звучит лучше, чем Зак, но, в общем-то, разницы нету.

«Ну, дела-а!» — это было единственное, что пришло на ум, потому как последней фразой моя собеседница озвучила ситуацию с именами для тех, кого приводят Матери, правильно.

— А потому я тоже не очень люблю свое имя, оно вроде как и не мое, а цветка. Так что можешь называть меня Фрэя, как наша воспитательница. По-моему, звучит мягче.

— Ладно, — кивнул я, — а почему ты здесь сидишь одна? Все ж вроде там, на площадке.

— А ты разве не видишь, какая я? — удивилась она.

Да нет, как-то особо внимания не обратил. Ее вид сразу, как было с взрослыми женщинами, меня не взволновал. Ну, бледненькая, глазастая, худая, но «не цепляет». И только теперь я принялся ее разглядывать… раз уж попросила.

Кожа девочки оказалась не просто бледной, а по-настоящему белой, с чуть пробивающейся розовизной. Такая тонкая что ли? Вон, даже венка на скуле просвечивает! Волосы тоже светлые, притом настолько, что даже у Яна выглядели темней. Это, наверное, потому, что в длинных, разложенных по плечам прядях, незаметно ни одного явного оттенка. Брови и ресницы тоже казались видимыми лишь из-за своей яркой белизны и теней, что они создавали. Ну, еще глаза выглядели странно — не светло карие даже, а практически желтые в радужке.