Я направляю свой Шевроле «Импала» на стоянку общесоматической больницы Лос-Анджелеса, куда меня вызвали вознести молитву и поддержать семью лежащего в коме ребенка, который упал в бассейн и чуть не утонул. Я как всегда пришел рано. Всё это результат того, что прежде чем принять духовный сан, я много лет работал на стройке и вставал до восхода солнца. Зажав в руке ключи, я выбираюсь из машины и, попав в вестибюль больницы, прохожу мимо машущего мне охранника. У меня в приходе три больницы и несколько домов престарелых, поэтому за последние пару месяцев я быстро стал здесь своим.

Пройдя по коридорам, я направляюсь в отделение общей хирургии и останавливаюсь у лифта. Ко мне, прихрамывая, приближается женщина с шоколадным лабрадором, видимо, со своей собакой-поводырём. От моей доброжелательной улыбки ее мрачное выражение лица, похоже, смягчается — выражение, которое мне слишком хорошо знакомо. Полагаю, ей не очень комфортно в присутствии священника.

— Кто-то умер? — спрашивает меня она, поглаживая настороженно сидящую собаку.

— Хм, нет. Я здесь лишь для того, чтобы помолиться за ребенка и поддержать его семью.

— Я подумала, что Вы тут кого-то отпеваете или типа того.

— Нет. На этой неделе я буду молиться о выздоровлении.

Похоже лифт, тащится дольше, чем обычно. Или я просто не в настроении разговаривать после того, как половину утра рыскал в поисках останков маленькой девочки.

— Какая красивая собака.

— У меня припадки. Очень сильные. Эпилепсия. Ранго помогает мне не проглотить собственный язык.

Нахмурившись, я киваю и откашливаюсь.

— Мне очень жаль слышать, что у Вас припадки. Должно быть это ужасно.

— Черт, да мне на них плевать. Я была замужем за ублюдком, который избивал меня до полусмерти. Наконец набралась смелости с ним развестись. Припадки — это не ерунда, — она смотрит на меня с вызовом, возможно, ждёт, что я скажу что-нибудь о незыблемости брака.

— Я буду молиться, чтобы он прогулялся по известному адресу.

Усмехнувшись, она качает головой и скрещивает руки на груди.

— Вы не похожи на большинство священников, так ведь? Держу пари, Ваша церковь в Вас это ценит.

— У меня свой стиль, это уж точно.

Открываются двери лифта. В его кабине не менее полдюжины человек, и места хватит максимум для одного пассажира. Сделав знак рукой, я пропускаю ее вперед.

— Спасибо, святой отец. Надеюсь, что ребенок, к которому Вы пришли, непременно поправится, — она заходит в лифт, и, когда ее собака поворачивается ко мне, я вижу у нее на груди украшающую жилет эмблему.

Я всматриваюсь в нее, недоумевая, почему она кажется мне знакомой. Сине-желтое название фирмы: «Лапы за благое дело».

Только когда двери лифта закрываются, я вспоминаю, что видел такой же рисунок накануне вечером на футболке исповедовавшегося мне мужчины.

Кинологический центр собак-поводырей. И тут всё встаёт на свои места. Не только идентичность логотипа, но и связь с Лией. Неудивительно, что при похищении ее собака не залаяла. Скорее всего, она узнала похитителя.

Что-то врезается мне в плечо, выдернув из раздумий, и я опускаю взгляд на столкнувшуюся со мной женщину. Ее вьющиеся черные локоны убраны назад и завязаны шарфом над ярко-зелеными глазами. Кружевная кремовая блузка с оборками и юбка-карандаш придают ей винтажный вид, словно она перенеслась сюда прямо из 1940-х. Классическая красотка, которая могла бы с лёгкостью украсить обложку журнала, и единственный, после моей покойной дочери, человек, чью блевотину я убирал.

— О, Боже, простите! — она наклоняется, чтобы поднять сумочку, а когда выпрямляется, закидывая на плечо ремешок, у нее удивленно округляются глаза. — О. Я... Прошу прощения, святой отец.

— Я всё время на Вас налетаю, да?

Женщина быстро оглядывается вокруг, и ее вишневые губы растягиваются в скромной улыбке. Воздух наполняется чем-то сладким, вроде ванили и фруктов.

— Значит, Вы выслеживаете кающихся, а потом везде их преследуете?

— Я пришел сюда по просьбе одной семьи, — я бросаю взгляд на лифт, потом снова на нее. — А что насчёт Вас?

— Моя бабушка здесь частый гость. По-видимому, внутренние катетеры несовместимы с домами престарелых.

Снова раздается сигнал подъезжающего лифта, на этот раз совершенно пустого, но я его пропускаю, боясь снова ее упустить.

— Просто заскочила к ней по дороге на работу.

— А кем Вы работаете, позвольте спросить?

— Хммм. Даже не знаю..., — она кокетливо прикусывает нижнюю губу, и у нее на щеках появляются очаровательные ямочки. — Если я Вам расскажу, Вы можете всякое обо мне подумать.

— Ну, теперь мне стало еще интереснее.

— Обещайте, что, если я признаюсь, Вы меня не проклянете.

Вскинув брови, я изо всех сил пытаюсь подавить улыбку.

— Я священник, а не колдун.

— Очень жаль. Я подумывала пригласить Вас завтра вечером на спиритический сеанс. Черные свечи. Говорящие доски. Это так здорово.

Неожиданно для самого себя, я усмехаюсь, что становится для меня большой неожиданностью. Давненько никто не вызывал у меня желания посмеяться.

— Шучу. Я работаю здесь медицинским статистиком. По крайней мере сейчас, пока не перейду к чему-то менее захватывающему, — она фыркает и снова отводит взгляд.

— Вы работаете... здесь?

— Уже почти десять лет. Вау. Когда вокруг веселье, время летит незаметно.

Мое стремление найти ответы приняло неожиданный поворот, поэтому я пользуюсь возможностью разузнать как можно больше деталей.

— Вам знаком центр «Лапы за благое дело»?

— Я иногда видела здесь собак, но в основном обитаю на цокольном этаже. У нас там малолюдно. На самом деле, нас редко сюда пускают, если только не понадобится забрать или принести карту. Мы как... упыри, изолированные от мира живых.

В повисшей тишине я пытаюсь себе представить, как тот провонявший виски и сигаретами мужик ходит по этим коридорам в поисках своей следующей жертвы. Кажется, его вид отпугнул бы любого ребенка, но потом я вспоминаю, как охотно подбегала Изабелла к любому человеку с собакой, глядя лишь на миловидность животного и не обращая никакого внимания на хозяина.

— Ой, кстати об упырях, — зажмурившись и поджав губы в тонкую линию, женщина качает головой, а затем отводит от меня взгляд. — Я сожалею о том... случае экзорцизма прошлым вечером. Боже, мне так стыдно, я все время об этом думаю.

— Все в порядке. Мне нравится думать, что я изгнал из Вас демонов или что-то типа того.

Улыбнувшись, она снова оглядывается, от чего меня начинает мучить вопрос, а не высматривает ли она кого-то. А может, ей просто неловко на людях разговаривать со священником.

Когда женщина поворачивает голову, я замечаю у нее на щеке и шее багровую отметину, замазанную чем-то вроде слоя тонального крема, слегка отличающегося от естественного тона ее кожи.

— У Вас все нормально?

Снова переключив свое внимание на меня, она улыбается шире. От неестественно растянутых губ выражение ее лица становятся менее искренним.

— Послушайте... не хочу показаться грубой, но я уже опаздываю... и, как бы увлекательно мне ни было на цокольном этаже, я не могу себе позволить потерять работу.

— Конечно, простите, что Вас задерживаю. Я хотел бы снова пригласить Вас в церковь, если Вы хотите поговорить или исповедаться. Обещаю, что в следующий раз подержу Вам волосы, — подтруниваю над ней я так легко, словно знаю ее всю жизнь. Почему-то мне так кажется.

— Да, я... не думаю, что такое случится, святой отец. Спасибо, но рвота в исповедальне может сравниться лишь с тем случаем в начальной школе, когда в рождественский концерт я вышла на сцену, заправив в трусы платье.

И снова я усмехаюсь. Уже второй раз за несколько минут.

— Вам не обязательно говорить именно со мной. Отец Руис тоже исповедует. Никто не узнает о случившемся. Это будет наш с Вами секрет.

— Значит, получается... это Вы убрали за мной блевотину?