— Весь Великий пост ничего не ел вовсе, — с гордостью отвечал Вячеслав. — В Лазареву субботу впервые вкушал соки, приготовленные из моркови. В Вербное воскресенье — твёрдую пищу. В начале Страстной седмицы приехал сюда, к отцу Николаю. В дороге уже ел и картошку и овощи, будучи путешествующим. А здесь, у отца Николая, встретил разносолы. Я, конечно, не в осуждение, ибо осуждение само по себе есть великий грех, но то, что произошло сегодня на наших глазах, по-моему, ни в какие ворота не лезет. С таких побелок борща и начинается беззаконие. Врагу рода человеческого только дай, во что коготок вонзить. Я отца Николая не осуждаю, но и, как говорится, не одобряю. Невольно начнёшь верить слухам о том, что он не раз был уличён в тайноядении.

Чижов, переполненный всё ещё радостями и благостями утренней субботней службы, даже не хотел и спорить с Вячеславом. Он поднялся на крыльцо гостевой избы, открыл ключом дверь, вошёл и поспешил прилечь на кровать, лишь сняв сапоги. В избе уже не было так тепло, печка остыла, но зато запах полупятовского перегара полностью исчез. Василий закрыл глаза и вознамерился поспать или хотя бы подремать пару часиков. Вячеслав тем временем занялся оживлением печки, но его недолго хватило на молчание, и он заговорил, едва только Василий имел неосторожность приоткрыть глаза.

— Не знаю, как вы, но я до сих пор так и вижу, как эти три ложки молока льются к отцу Николаю в борщ. Интересно, что бы сказали на это монахи? Во мне всё так и кипит. Не знаю, как в вас, должно быть, вы более попустительствуете.

— А почему же вы сами-то, Вячеслав, до сих пор не постриглись в монахи? — ответил Чижов вопросом на вопрос.

— Как же я могу постричься, если я сам, милый мой, только недавно получил Божью любовь и принял Таинство крещения? Мне до монашества ещё ползти и ползти, всё вверх и вверх, ломая ногти, — заговорил Вячеслав ровно поставленным голосом. — Я, брате мой, как будто в бездонный колодец провалился, но не канул, а стал подниматься по склизким каменным уступам. Пока у нас есть время, охотно могу рассказать вам свою жизнь. Хотите?

«Только этого не хватало!» — хотел воспротивиться Чижов, но, будучи рабом вежливости, произнёс вместо этого:

— Хочу.

— Довольно обречённо сказано. Но вы не пожалеете. История моей жизни поучительна. О ней можно выпустить короткую брошюрку и продавать среди церковной литературы под рубрикой «Покаяние». Мне сорок два года. Из них — только год истинного света. Ровно год с тех пор, как я бежал от соблазнов и пришёл ко Христу. А до этого — сорок один год беспамятства, греха, разврата.

— Что ж вы, и в младенчестве грешили и развратничали? — усмехнулся Василий Васильевич.

— Ну, вычтите младенчество, — согласился с замечанием Чижова Вячеслав. — Сколько там лет до эпохи полового созревания? Лет с десяти я уже был ввергнут во мрак малакии. Карты с голыми бабами — вершина моих тогдашних мечтаний. Прыщавый, гнусный отрок, я подглядывал в щёлочку, когда бабы переодевались на пляже. Лет в двенадцать я уже курил и пробовал пить вино и даже водку. Дрался с другими такими же подонками. Несколько раз поворовывал. А уж лазить по чужим садам и за воровство-то не считалось в нашей шпанисто-пацанской среде. Кстати, никогда не произносите слова «пацан». Оно не русское, а уголовно-еврейское, производное от «поц», что значит по-еврейски сами знаете что.

— Рюмка водки? — съязвил Чижов.

— Нет, не рюмка, — не понял юмора Вячеслав. — А тот самый орган, от которого идут все грехи наши начиная с малакии. Так вот, вспоминая о себе юном, я и не могу иначе назвать себя, чем пацаном. Гнусным и прыщавым пацаном. К армии я созрел уже как законченный негодяй. В армии меня били, и, как я теперь прекрасно понимаю, то бил меня Бог, а не старослужащие. Дедовщина страшна, но она есть плата салагам за их подонское детство и юность. Вы не согласны со мной?

— Возможно, в ваших словах и есть доля истины, — промолвил Чижов, в полудрёме слушая исповедь новоявленного.

— Доля! Не доля, а целая выть истины! — воскликнул Вячеслав. — Правда, побитые салаги вскоре сами становятся орудием Божиим и лупят себе подобных новобранцев за милую душу. Хе-хе-хе! — Из Вячеслава вырвался злорадный смешок. — И я тоже бил, когда стал дедом, а уж когда на дембель уходил, то одного езербота до того довёл, что он мне все сапоги снизу доверху языком вылизал. Надо будет как-нибудь отыскать его, приехать к нему и покаяться. Упасть перед ним на колени и сказать: «Прости меня, Сафарка! Хочешь, я сам тебе сапоги вылижу?»

— И вылижете? — вскинул веки Василий Васильевич.

— Вылижу, вот вам крест, вылижу! — запальчиво воскликнул кающийся.

— Вашего Сафарку это, может, и не удивит, — усмехнулся Чижов. — Может, ему сейчас такие, как вы, тоже русские, в большом количестве сапоги вылизывают, а равно и всякие прочие места доводят до зеркального блеска.

— Поэтому я пока и не еду его разыскивать, — махнул рукой Вячеслав. — Хорошо ещё, если он просто зарежет. Это я с радостью — пострадаю во имя Христа. А если всякие унижения?..

— Но ведь не только смерть, но и унижения можно во имя Христа принимать, — пожал плечами Василий Васильевич.

— До унижений я, признаться, ещё не дорос духовно, — промолвил Вячеслав. — Смерть готов принять хоть сейчас. Вот прямо сейчас войдут изуверы или хасиды какие-нибудь, я скажу: «Режьте! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!» И с пением «Христос воскресе из мёртвых» подставлю под ритуальный нож своё горло. А если станут унижать, то и не знаю, как себя вести. Хотя сам в своей жизни многих унизил. После армии я пошёл по плиточному делу и за годы работы стал прекрасным плиточником. Какую хочешь, бывало, ванную оформлю в самом лучшем виде. Женился, но брак не пошёл. Теперь понимаю почему — безблагодатный. Через полтора года застукал её с приятелем. Это меня сокрушило. Развёлся, стал пить, женился во второй раз уже на пьющей, стали пить вместе. И покатилось у нас по наклонной всё хуже и хуже. Ребёночек родился, сейчас ему семь лет уже, а никакого уюта ему не досталось. У бабки с дедом постоянно живёт. Раньше мы вместе пили с женой, теперь она одна пьёт, а я вот уже пять лет ни-ни, но только скитаюсь по свету неприкаянный. Так вот, как со мной случилось чудо озарения. Чёрт помог.

— Как это чёрт? — вскинул сонные веки Чижов.

— Не удивляйтесь, — сказал Вячеслав. — Именно с чёрта и началось моё спасение. Вот как это было. В один прекрасный день я проснулся после очередного длительного пьянства и чётко стал припоминать, что накануне с самим чёртом отплясывал современный танец. Что-то заставило меня ужаснуться, и я решил: хватит! Ко мне приходит друг с бутылкой водки, а она, ёлть, сверкает, соблазняет, как река в утреннем свете. — Вячеслав взглотнул. Видно было, что любимые воспоминания о напитках приводят его в волнение. — Но я вдруг замечаю — за спиной у моего приятеля он стоит. Лукавый! Вот что я дальше делаю. Хватаю что попало из вещей и ухожу вон из дома. Хожу по улицам, в кино забрёл, домой пришёл поздно ночью, жены дома нет — ушла куда-то с пьяницами. Сын у бабки с дедом. И вот, всю ночь я мучился. Боролся с чёртом. С ума сходил, до того водки хотелось, особенно когда вспомню, как она, ёлть, холодная, в стакан льётся ручеёчком... Эх! К утру совсем свихнулся. И вот, встаю, а он сидит напротив меня в кресле, развалясь, нога на ногу, на нём пиджак в пёструю клеточку серебристо-чёрную, и м-м-морда такая... И говорит мне с такой подоплёкой в голосе: «А что, если я шампанского хочу?» Я — ни жив ни мёртв. «Вставай и неси мне шампанского», — говорит. Мы шампанское не пьём. Это-то меня и сгубило. Думаю: шампанское не водка, не будет считаться. Наскрёб денег, побежал в магазин, купил бутылку шампанского. Где-то раздобыл ведь! Девяносто второй год. Тогда ж ничего, ни черта нигде не было. Прихожу домой. Он сидит. «Открывай». Я открываю. «Пей, — говорит, — а я через тебя пить буду». Представляете? И я всю бутылку разом опорожнил. Тут меня шибануло, я отключился. Через какое-то время проснулся, а бред в голову лезет. Мерещится мне, будто я плиткой огромную ванную самому чёрту облицовываю. А сам чёрт с голыми бабами рядом в шампанском, ёлть, купается. Встряхнусь — снова я у себя дома. Захмурею — опять мерещится. Я тогда — из дома бегом. Иду и вдруг вижу — прямо для меня! Двое парней развешивают объявления: «Если хотите бросить пить, приходите к нам». Судьба! Я к ним: «Как да как?» Они: «Пошли с нами хоть сейчас». И я пошёл. И попал я, брате мой, не куда-нибудь, а в саму Дум Синрикё.