– Именно это и означает. – Дернула плечом Тин. – Просто в нашем случае ты можешь… не сомневаться в этой дружбе. В принципе.

– Звучит действительно так, словно это того стоит, – весело заметил я и покосился на ее очень ехидную улыбку.

– Тебе понадобилось гораздо меньше времени, чем я предполагала.

– Я просто решил, что пока не хочу знать о минусах подобного договора, Тин, – хмыкнул я.

– Минусов нет. – Она быстро посмотрела на меня со странной серьезностью в глазах. – Есть условие.

– Какое? – Я остановился и внимательно ее теперь разглядывал, искренне полагая, что именно с этого и следовало бы начинать.

– Та же верность и с твоей стороны, аккари Найт. – Тин слегка приподняла бровь.

– В ней можешь не сомневаться, Тинэко, – серьезно отозвался я, – ни по отношению к себе, ни по отношению к Элледу и Элурену.

– Тогда Рицико был прав – мы действительно быстро нашли общий язык, – довольно усмехнулась Тин. – Думаю, начнем с завтрака, правильно?

– Отличная идея, – ответил я, с неким усилием заставив себя продолжить путь вниз по этой отвратительной мне сейчас витой лестнице.

Но завтрак действительно стоил подобных мучений. Да и дружба, в которой я мог не сомневаться, их тоже, по определению, стоила.

На отдых и прогулки Анха выделил мне ровно три дня. К концу последнего из которых мои мышцы, кажется, также окончательно смирились с тем, что Тин не оставит меня в покое, и вместо жуткой боли теперь отзывались на необходимость двигаться просто неприятным, едва уловимым жжением. Мы с девчонкой облазили, кажется, весь Маатс, хоть я полагал, что это было невозможно и за пару жизней. Убедившись, что в достаточной степени потаскала меня по всем переулкам и лестницам города, Тинэко сосредоточилась теперь на самом Элледе, в коридорах и башнях которого мы провели последний мой свободный от изучения и защиты ткани мироздания вечер в жизни.

О самой девчонке я узнал несколько больше. Рицико оказался не просто ее учителем – он воспитывал племянницу после смерти отца Тин, уже очень много лет. Об обстоятельствах его гибели мы не говорили, но я почему-то ощущал, что это несколько связано с ее фразой о том, что Элурен не всегда способен уберечь от тяжелых воспоминаний. Но, исходя из того, что Рицико сам неимоверно гордился близостью к королевской семье, я сделал вывод, что Элурен все же не был виновником этой смерти. Просто, видимо, Тин оказалось тяжело смириться. Я ее понимал, слишком хорошо понимал, чтобы никогда больше не заводить подобного разговора в принципе.

О моей семье мы также никогда больше не говорили. Не знаю, рассказала ли она, действительно, Рицико то, что узнала тогда, на второй день нашего знакомства, – это, признаться, не имело значения. Никому уже не важно, кем я был раньше и как именно попал в Эллед. Теперь я стал одним из них. Это все, что интересовало магов Дома. И мне до ужаса близок был подобный подход. Я знал, что прав, знал, что отец и остальные никогда не простили бы мне решения отдать Пустоту в руки королевства. Не потому, что ненавидели их или боялись, нет, меня с детства учили, что армия Элледа – благо и их требуется уважать и чтить. Просто… Черные Нити были для нас чем-то очень священным, слишком значимым, чтобы даже коснуться их. Такая странная религия, приведшая в итоге к гибели всех верующих. Поделиться – пожалуйста, но никогда, ни при каких обстоятельствах не использовать. Даже если позволил использовать другим. Так что уже в тот момент, когда я подчинился приказу наплетать Пустоту в коконы магов, я предал своих предков. Тогда, когда почистил коконы мастерам, – предал еще раз. В тот момент, когда просил Анха помочь мне изучить и понять черные Нити, – просто закрепил эффект. Это еще не считая моих экспериментов с Пустотой и Огнем. Мы все, каждый из нас, любили ее, просто невероятно любили, не в силах прекратить наблюдать и восхищаться. Но моя любовь оказалась другой – сильнее или слабее, не знаю. Я просто не смог позволить ее использовать ради наживы. Хотя должен был бы, по мнению собственной семьи. Их не слишком интересовало, если честно, что будет дальше. Не очень-то волновало, как именно те убийцы из деревни станут использовать ее, раз уж научились. Они не были одними из нас, не были частью нашей общины. Да, подобное обращение с Пустотой было бы ужасным и для родичей – они бы предпочли ненавидеть этих людей, люто и искренне. Но самым важным было то, чтобы все это не касалось меня, их сына. Всех их детей. И те, кто, как и я, там, в плену, согласился плести черные Нити в надежде отомстить и уничтожить тварей, растерзавших нашу деревню, были для них предателями. А я – последним клятвопреступником, ничем не отличавшимся от тех самых убийц и захватчиков. Потому что их дети пошли со мной. Согласились на мой план, поверили мне. То, что я подвел их, терзало меня теперь куда больше, чем осуждение предков в Чертогах Вечности. Потому что я не смог защитить собственный народ. Собственную Нить. Вот как раз об этом я не собирался рассказывать никому в принципе. Ни Тин, ни Анха, ни одному живому существу на свете. Я просто искренне надеялся, что однажды смогу искупить вину. Помочь все-таки тем, кто рассчитывает на меня. Спасти их. В данной ситуации, с учетом всего, что произошло, последнее, что могло меня заинтересовать, – это гнев предков. С ним я разберусь, если придется, там, за чертой смерти. Теперь меня волновали исключительно живые. Может, действительно, фраза о том, что личные интересы не должны стоять выше интересов Дома, была последней каплей, единственным, чего мне не хватало? Не хватало ради того, чтобы как следует разозлиться на себя за глупость и трусость, за нежелание пожертвовать самим собой, спасая близких. Нормально пожертвовать, так, как требовалось, а не просто умереть, отказавшись защищать.

«И в этот раз у них будешь ты, правда ведь, аккари Найт?»

Да. Теперь у моего народа, наконец, буду я. Не сомневаюсь, Анха отлично научит меня, что значит действительно быть у своего народа. Я видел, что он это прекрасно умел. По уважению и преданности, которая сопровождала его от каждого из тех, кто звал себя элледом. Или гражданином Элурена. Я слишком хорошо понимал, что Анха тоже жертвовал, собой и своими интересами ради каждого из них. Только он, в отличие от меня или жителей той самой деревушки на побережье Йорока, делал это правильно, так, как диктовали обстоятельства. Я не винил семью за случившееся, но понимал, что больше поступать так, как считали верным они, не хотел и не собирался. Я видел, к чему это привело. А там, в поездке с мастерами, наконец, понял причины.

– Готов, аккари? – Анха внимательно рассматривал меня со странным выражением лица.

– Да, севойо, – отозвался я и коротко улыбнулся, с некой, уже совсем слабой тревогой ожидая совсем близкого момента, когда окончательно растопчу все заветы предков, передав черные Нити в руки Элурену.

– Меня начинает несколько смущать твоя мрачная решимость, – усмехнулся мастер. – Как мало времени понадобилось пятнадцатилетнему мальчишке, чтобы перейти от страха и отчаянья именно к ней. Немногим, полагаю, такое бы удалось.

– Мне достаточно было последствий отсутствия подобной решимости, севойо. – Я тяжело вздохнул. – Я потерял семью, по собственной глупости. Почти потерял свою Нить. Вейо Найши сказал, что, когда понадобится моя сила, не будет никого сильнее меня. Значит, и сейчас никого нет сильнее, так?

– Да, аккари. – Анха коротко улыбнулся и тихо, немного печально уточнил: – Скажи, тебя ведь уже называли так однажды, верно?

Я, стиснув зубы, на мгновение зажмурился и вынужден был признать прямо:

– Да, севойо Анха. Уже называли.

Он усмехнулся и кивнул:

– Мы предполагали. Слишком уж ты не похож на обыкновенного ребенка, попавшего в беду. Но мне было интересно, сумеешь ли ты ответить честно.

Я невольно улыбнулся и снова тяжело вздохнул.

– Мы защитим ее, Найт, – спокойно сказал Анха, – так же, как любую другую Нить мироздания. И, наконец, выясним, на что она способна. Твоя семья была бы рада подобному, уверен.