Вспомним рассказ из первого издания книги отца Иоасафа «О восхищении отца Серафима в небесные обители».
«И после всего сказанного, он отечески обнял меня и сказал: “Радость моя! молю тебя, стяжи мирный дух!” И тут же начал объяснять стяжание мирного духа. По словам его, это значит привести себя в такое состояние, чтобы дух наш ничем не возмущался. Надобно быть подобно мёртвому или совершенно глухому и слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым. Ибо многими скорбями подобает нам внити в Царство Небесное. Так спаслись все праведники и наследовали Царство Небесное, а перед ним вся слава мира сего как ничто, все наслаждения мирские и тени не имеют того, что уготовано любящим Бога в небесных обителях, там вечная радость и торжество.
Для того же, чтобы дать духу нашему свободу возноситься туда и питаться от сладчайшей беседы с Господом, нужно смирять себя непрестанным бдением, молитвою и памятованием Господа. “Вот я, убогий Серафим, для сего прохожу Евангелие ежедневно: в понедельник читаю от Матфея, от начала до конца, во вторник от Марка, в среду от Луки, в четверток от Иоанна, в последние же дни разделяю Деяния и Послания апостольские, и ни одного дня не пропускаю, чтобы не прочитать Евангелия и апостола дневного и святому. Через это не только душа моя, но и самое тело услаждается и оживотворяется оттого, что я беседую с Господом, содержу в памяти моей жизнь и страдания Его и день и ночь славословлю, хвалю и благодарю Искупителя моего за все Его милости, изливаемые к роду человеческому и ко мне недостойному”.
И после этого старец снова сказал мне: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух и тогда тысяча душ спасётся около тебя”. Я же, недостойный, всем желанием души моей хотел приобрести тот мирный дух, о котором он уже дважды упоминал мне. Я упал ему в ноги и, лобызая его стопы, полы одежды и руки, со слезами просил его, как отца и наставника, чтобы он излил свои молитвы перед Господом и Царицею Небесною о спасении грешной души моей. В эти минуты я всего себя поручил старцу. Он же, видя мою преданность, ещё повторил мне, как бы во всегдашнее напоминание: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух!” И потом уже прямо открыл мне, для чего я пришёл к нему и что именно желал от него слышать. Когда же ужас и удивление объяли меня, старец, в предуготовление к наступающей беседе, ещё раз повторил: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух”.
И вслед за этим, в неизобразимой радости, с усилием голоса сказал: “Вот, я тебе скажу об убогом Серафиме, — и потом, понизя свой голос, продолжал: — усладился словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорит: в дому отца моего обители мнози суть (т. е. для тех, которые служат Ему и прославляют Его святое Имя). На этих словах Христа Спасителя я, убогий, остановился и возжелал видеть оные небесные обители и молил Господа моего Иисуса Христа, чтобы Он показал мне эти обители, и Господь не лишил меня, убогого Своей милости. Он исполнил моё желание и прошение: вот я и был восхищен в эти небесные обители, только не знаю, с телом или кроме тела, Бог весть, это непостижимо. А о той радости и сладости небесной, которую я там вкушал, сказать небе невозможно”. И с сими словами отец Серафим замолчал. В это время он склонился несколько вперёд, голова его с закрытыми взорами поникла долу и простёртою дланью правой руки он совершенно тихо и одинаково водил против сердца. Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет и наконец до того просветилось, что невозможно было смотреть на него, на устах же и во всём выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным ангелом и небесным человеком.
Во всё время таинственного своего молчания, он как будто созерцал что-то с умилением и слушал что-то с изумлением. Но чем именно восхищалась и наслаждалась душа праведника, знает один Господь.
Я же, недостойный, сподобясь видеть отца Серафима в таком благодатном состоянии, и сам совершенно забыл бренный состав свой в эти блаженные минуты. Душа моя от одного созерцания таинственного молчания праведника и от чудного света, исходившего от лица его, а равно и от всей благоговейной непрерываемой тишины, была в такой радости и восторге, каких я не ощущал в продолжение всей своей жизни.
Праведник Божий, по немощи человеческого языка, не мог словами объяснить дивного восхищения своего в небесные обители, зато показал мне его чудным светом своего лица и таинственным своим молчанием. А я, хотя и был самовидцем этого дивного события, но всегда скажу одно и то же, что Бог весть, как всё это совершилось. И до сих пор от одного только воспоминания о нём я чувствую в душе такую необыкновенную сладость и утешение, которых невозможно выразить словами.
После довольно продолжительного молчания, около получаса, по моему мнению, отец Серафим снова заговорил и в самых радостных чувствах, вздохнув, с усилием голоса сказал: “Ах, если бы ты знал, возлюбленнейший мой отец Иоанн, какая радость, какая сладость ожидает душу праведного на небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы самая эта келья наша (при этом он показал на свою келью) была полна червей и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно бы на это согласиться, чтобы только не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его. Там нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, там сладость и радость неизглаголанные, там праведники просветятся, как солнце. Но если той небесной славы и радости не мог изъяснить и сам батюшка святой апостол Павел (2. Кор. 12. 2—4.), то какой же другой язык человеческий может изъяснить красоту горного селения, в котором водворятся праведные души?” После того, немного помолчавши, начал он говорить и о вечных мучениях грешников...
В заключение своей беседы старец говорил о том, как необходимо теперь тщательнейшим образом заботиться о своём спасении, пока не прошло ещё благоприятное время купли для вечности, и напоминал слова (2. Кор. 6. 2.) апостола Павла: “Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения, когда мы можем ещё принести покаяние и возлюбить нашего Спасителя”.
При конце беседы старец как бы совсем забыл о том невыразимо сладком состоянии своего духа, когда он говорил о восхищении своём в небесные обители. Он сознавал теперь только слабость естества своего и называл себя первым грешником.
Наконец, давши мне отеческое благословение, он отпустил меня в мою келью с миром и утешением несказанным»223.
После публикации Иоасафа в 1849 году рассказа о стяжании Духа мирного Мотовилов, можно предположить, сочинил свою версию «...о стяжании Духа Святого, как мне батюшко отец Серафим говорил, когда разъяснял мне, как Дух Божий живёт и действует в богоносных человеках»224. Также он видел «...батюшку отца Серафима в Свете неприкосновенной славы Божией, паче солнца сиявшего и вместе с тем чувственно и меня самого в то же время вместе с ним по его собственному слову одинаково осиявшему, что сбылось со мною в 1831 году осенью в ноябре месяце»225. Вероятно, за работу над текстом «Беседы» Мотовилов взялся в последние годы своей жизни. О степени его готовности к изданию сегодня ничего определённого сказать нельзя, так как архив Мотовилова не сохранился.
Начинается «Беседа» очень складно: «Это было в четверток. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая снежная крупа, когда батюшка о. Серафим начал беседу со мной на ближней пажнинке своей, возле той же его ближней пустыньки против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам её.
Поместил он меня на пне только что им срубленного дерева, а сам стал против меня на корточках.
— Господь открыл мне, — сказал великий старец, — что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чём состоит цель жизни нашей христианской, и у многих великих духовных особ вы о том неоднократно спрашивали...»226
