— Ну?

— Ей угрожает опасность, — издалека начала Трис. — Она пыталась ко мне дозвониться, — и ее тон сделался виноватым, — но я не смогла ответить. Может быть, еще не поздно… — она перевела дух, — и мы еще сможем ей помочь.

— Уже нет, — холодно констатировал Сидни.

Трис замерла. Осторожно поинтересовалась:

— Что ты имеешь в виду?..

Он промолчал, и вместо него ответила Хлоя:

— Мы нашли ее труп.

Трис отшатнулась, как от пощечины. Первой ее мыслью было: это моя вина. Ее кровь и на моих руках. Я должна была сообщить им немедленно, как только получила письмо, но я беспокоилась о чем-то другом.

— Д-давно?

— Сегодня вечером.

— Я… Боже… — Девушка нашарила позади себя диван и тяжело села. — Ох, так значит, он… — Смертельная бледность залила ее лицо. Она взглянула на клочок бумаги в своих руках, на Хлою, на лидера. Задвигала непослушными губами: — Он добрался и до нее тоже…

Стало тихо, а потом с обеих сторон посыпались вопросы:

— Кто до кого добрался? — осведомился Сидни. — О чем ты говоришь?

— Что она там написала? — подхватила Хлоя.

Они встали над Трис, неумолимые, как отряд инквизиции, однако больше не смогли добиться от нее ни слова. Сидни схватил Трис за плечи и сильно встряхнул, чтобы вывести из оцепенения, но и это не помогло.

— Эй, — позвал он.

Вместо ответа она протянула ему письмо.

[Мне так холодно].

Трис наблюдала за лидером исподтишка, не желая обращать на себя внимание. Пока Сидни пробегал текст глазами, эмоции сменялись на его лице с такой скоростью, что было страшно смотреть: недоверие и здоровый цинизм, потом откровенное изумление и, наконец, едва контролируемый гнев. Он не добрался и до конца страницы, как его взгляд почернел, и Трис невольно обняла себя руками. Она до смерти боялась того, что произойдет дальше, и даже не пыталась сдержать дрожь.

Ничего не говоря, Сидни передал бумажку Хлое. Она отнеслась к содержанию письма куда более философски. В конце концов, в прошлом она собственноручно прихлопнула двух своих напарниц, хоть они и были сумасшедшими ведьмами, и Хлоя имела полное право на то, чтобы их усмирить. Она получила разрешение. А раз убийство было санкционировано самим Видящим, то откуда было взяться чувству вины?

И все же нынешний случай не имел ничего общего с той праведной расправой. Став ловцом, Хлоя существенно подрастеряла свои моральные ориентиры, однако и она не могла отрицать, что в этих преступлениях чувствовалось что-то в корне неправильное, что-то в них буквально вопило о вывихнутости, о душевном уродстве, беспрецедентном даже по меркам гулей.

Он встретил ее вновь спустя полвека и хладнокровно казнил за былые прегрешения. За проступки, которых она не помнила и которые по сути не совершала. Старые оболочки были сброшены и гнили в Могильной яме. Мертвые не могут держать ответ за то, что проделывали при жизни. Какой с них вообще спрос?

Не кради. Не лги. Не убий. Десять заповедей были пустым звуком, но Райс ухитрился растоптать главный принцип, который действительно имел для них какой-то вес. Он вытащил из прошлого злобную тварь воспоминаний и науськал ее на напарницу; после чего в течение долгих месяцев поддерживал маскарад и избавился от свидетеля, когда его вывели на чистую воду. Сама Хлоя никогда не стала бы искать тех людей из клуба самоубийц. Такие вещи были за гранью.

Если письмо не врало… то Хлоя немного им восхищалась. Совсем чуть-чуть.

Но тогда ошибалась она сама.

Закончив читать, Хлоя оглянулась. Кто там следующий на очереди? Видящая застыла в дверном проеме, как будто не в состоянии переступить порог, пока ее не пригласят, и Хлоя вручила ей листок. Дроу лишь на секунду удостоила его вниманием.

— Ты знала? — тихо спросил Сидни. — Ты знала?

— Шену убил Малах ха-Мавет.

Он весь дернулся. Трис закрыла лицо ладонями.

— Прочти, — сказал он. — Прочти внимательно, что там написано.

— Я знаю, — отозвалась Видящая. — Но Шену убил Ма –

Его кулак врезался в стену с такой силой, что Дроу умолкла. Посыпалась штукатурка.

— Мы все видели фотографию, — продолжал Сидни. — И ты послала меня искать Хетт… просто так? Потому что твой двойник решил взять выходной? Не ври мне. Ты прикрывала его все это время? Ради чего? Дроу!

Но Видящая лишь смотрела на него громадными зелеными глазами, словно не могла или не хотела ответить на его обвинения. За ее спиной внезапно что-то шевельнулось, и она обернулась к своему отражению. Зеркальный образ между тем помутнел и подернулся легкой рябью, а затем вторая Дроу тоже начала оборачиваться. В тесном пыльном чуланчике запахло волшебством.

Обе Видящие протянули пальцы друг к другу.

— Раз ваша связь наладилась, — молвил Сидни под конец представления, — то ты можешь его позвать. Позови его, — потребовал он, — прямо сейчас.

Райс не помнил, сколько просидел на этом стульчике перед отделением реанимации. Несмотря на уговоры, его так и не пустили внутрь, и долгие часы единственной его отрадой оставался допотопный «Уокмен» и дюжина кассет со старыми музыкальными записями. Он наткнулся на плеер, разбирая вещи Джаспера, и изрядно удивился, обнаружив, что кассетник исправен. Джаспер, как и Райс, отличался деструктивным поведением: он разбивал, портил и уничтожал все, к чему прикасался, а если под рукой ничего не оказывалось, то причинял вред самому себе.

Но музыка всегда действовала на них обоих благотворно, и потому «Уокмен» уцелел. Райс успел прослушать два альбома, прежде чем к нему опять кто-то подошел и легко тронул за плечо. Как правило, эти взаимодействия не занимали больше двух-трех минут, и каратель лишь стянул на шею наушники, не выключая плеер. Сквозь рваные амбушюры пробивались отголоски забытых всеми мелодий.

— Там твой папа? — спросила пожилая медсестра.

Райс кивнул. Все в ней было невероятно отталкивающим: и фамильярность, с которой она обратилась к нему, другому взрослому человеку, и чересчур яркие, не по летам, тени и помада, и выражение явного любопытства на лице. Если б его воля, отца бы отвезли не сюда, а в районную больницу, но когда случилось несчастье, карателя не оказалось рядом, и вызов принимала соседка.

В той больнице работала женщина с добрыми глазами. Такие же глаза почему-то были у Трис. И у Шены. Про себя каратель усмехнулся. В последнее время она чудилась ему везде.

— Не бойся. Все будет хорошо, — дежурным голосом произнесла медсестра, словно он не слышал это уже тысячу раз. Он казался ей всего лишь растерянным школьником, который только что осознал, что люди не вечны и могут внезапно сломаться. С чем-чем, а со смертью Райс был хорошо знаком. Он сам становился ею, если того требовали обстоятельства. — Как только будут новости…

— Вы мне сообщите, — закончил за нее каратель.

— Да.

Она удалилась, покачивая массивными бедрами. И скатертью дорога, подумал он. Из всего обширного городского медперсонала Райсу нравилась одна только Пайпер. Он бы ее сфотографировал, если бы было на что…

А потом написал бы сзади СМЕРТЬ.

Спустя вечность двустворчатые двери распахнулись, и оттуда на каталке вывезли его отца. Над тележкой висели многочисленные капельницы, старик был в респираторной маске, подключенной к аппарату для искусственной вентиляции легких. При появлении врачей Райс вскочил, но люди в халатах лишь отмахнулись от него и потащили больного куда-то еще. Он тенью следовал за ними по коридору, не отвлекая их и не задавая вопросов, пока очередные двери не закрылись у него перед носом, и Райс снова остался один.

Сверху зажглась красная табличка НЕ ВХОДИТЬ. Сидеть было негде. Сначала Райс собирался стащить из приемной стул, но тут же отказался от этой идеи, нацепил наушники и прислонился к стене.

Когда Аирре стонал от боли, она гладила его по волосам. Он страшно исхудал, словно что-то выедало его изнутри. Лотти свернулась клубочком на грязном полу возле Видящего и сторожила его днем и ночью. Именно сторожила, а не заботилась о нем, потому что Аирре не нуждался ни в каком уходе. Периодически тело мальчика прошивали судороги, и тогда Лотти ничего не оставалось, как обхватить его обеими руками и как можно крепче прижать к себе. В то же время карательница представляла, как раз за разом вонзает в его живот лезвие ножа, и Видящий дергается, но потом конвульсии стихают, а из уголка посиневшего рта вытекает тоненькая струйка крови. И он успокаивается. Навсегда.