Самаэль смущенно отводит взгляд, становится рядом, касается прозрачного стекла, оставляя отпечатки пальцев. Он снова может молчать красноречивее слов, позволяя мне самой осознавать то отчаянное положение, в котором оказался Ад. Вот почему Люцифер с таким скрипом согласился на Армагеддон: у него нет козыря, существование которого я и не ставила под сомнение.

— Как давно? — лишь спрашиваю я. В голове не укладывается, как у Дьявола могли похитить меч.

— Незадолго до того, как ты начала свои речи, — признается Самаэль. — Отец некоторое время думал, что ты причастна, но я смог его убедить, что это слишком не в твоем стиле. Ты хочешь уничтожения Рая, к чему лишать нас единственного инструмента… Нет, это кто-то из Высших. Во Дворце зреет заговор, Вине — лишь самая малая его часть.

Я не позволю этим аристократишкам сорвать весь мой план своей глупой грызней, вот уж нет! Я не знаю, отчего пробудилась такая уверенность, но твердо говорю:

— Я найду меч. Если понадобится вырезать всех Высших, я сделаю это!

— Тебе ведь никто не приказывал, — изумляется Самаэль. Самоотверженность в Аду — и впрямь удивительно… Но я не могу скрыть ухмылки:

— Это моя работа, в конце концов: исполнять ваши гребаные задания и расчищать дорогу Апокалипсису.

И снова на Преисподнюю опускается ночь, по небу веером расходятся лучи тусклого заходящего солнца, красными полосами расчерчивая небо. В воздухе пахнет смертью, и теперь я точно знаю, о чем говорю.

— И долго ты тут сидишь? — спрашивает Ишим, вставая у подоконника, на котором я разместилась.

— Полпачки уже, — усмехаюсь я, выдыхая табачный дым ей в лицо.

Она тихо ругается, ворчит, вырывает из дрожащих пальцев сигарету и метко кидает ее в мусорную корзину. Туда же отправляется остальная пачка.

— Эй! — вяло возмущаюсь я. — Сначала алкоголь весь выгребла, теперь до сигарет дорвалась? Мелкая, да ты обнаглела!

Если она и обижается, то виду не подает. Вместо этого Ишим легко вскакивает на подоконник. Примостившись рядом, смотрит на меня и привычно сетует, вспоминая человеческие страшилки:

— Курение убивает.

— Я тоже. Мы просто созданы друг для друга, согласись?

Вместо продолжения разговора она отворачивается. Я молчу, вдруг понимая, что отчаянно хочется говорить хоть с кем-нибудь. Мне слишком хреново, а Ишим выглядит слишком светлой.

— Я ее видела, — сиплым шепотом делюсь я.

— Кого?

— Святую Марию! — я вскакиваю, едва не падаю, но все же ругаю себя за то, что открыла рот. Не нужно Ишим этого знать, просто не нужно.

Она неотрывно смотрит на меня, успокаивающе как-то и с немым укором. Да, я дохуя дерганая, поломанная и злая, но другой просто не существует. А Ишим согласна и так: с шипением, с кривыми усмешками, с дурацкими шуточками, лишь бы я была рядом.

Она нужна мне, необходима просто, и, наверное, неплохо, что есть, за кого цепляться. Когда она рядом, дышится спокойней, а руки понемногу перестают дрожать, нервы успокаиваются. Ишим обладает странным даром лечить мою душу, единственным таким на все три мира.

Неясно, кто первый целует, да это и неважно совсем. Ишим отскакивает, изумленно смотрит на меня, прижимая ладонь к губам. Меня трясет, я и сама без понятия, что это такое было.

— Почему сейчас? — поднимает голову Ишим.

Потому что стоны четырежды клятой Нираэль не вылетают из головы, потому что я видела саму Смерть, потому что мне нужно забыться, вцепиться хоть в кого-нибудь, не отпускать… Все эти оправдания мелькают в голове встревоженным роем, но я отмахиваюсь от них. Вместо этого прижимаю Ишим к стене, целуя, — изучаю, привыкаю, доказываю ей что-то. Больше — себе. Что могу еще что-то чувствовать; и правда: умиротворенное тепло растекается по телу, заставляет блаженно цепенеть.

Ишим вздрагивает с непривычки; возможно, она ожидала нежных объятий и целомудренных дружеских поцелуев для начала, но я вцепляюсь в нее дико и отчаянно, упрашивая не отпускать. Что же, похоже, завтра с утра она уйдет, оставит меня… Но это будет только завтра.

Она ожидала явно не этого, не рваных яростных поцелуев, граничащих с укусами, которыми я покрываю ее губы, потом шею. Прикусываю кожу клыками, заставляя ее извиваться, ударяясь локтями о холодную стену. Роль жертвы Ишим не слишком-то нравится, она протестующе мычит, но я вовремя накрываю ее губы своими.

— Я совсем не ангел, учти, — шепчу я, зарываясь пальцами в ее волосы, властно прижимая ее к себе.

— Я догадываюсь, — припухшими губами отвечает она. В глазах Ишим я вижу молчаливое согласие.

И только оно позволяет мне швырнуть нас к столу, попутно стаскивая одежду, путаясь в молниях и пуговицах. Ишим тоже, кажется, интересно, что из этого выйдет, — оставшись обнаженной, она игриво ударяет меня по губам кисточкой хвоста и сама падает на стол. Усмехнувшись, я наклоняюсь к ней.

Выгибаясь навстречу, она сама ищет прикосновений — обжигающих, расползающихся по коже огнем. Я медленно исследую ее тело, осторожно провожу кончиками острых ногтей по бокам, оставляя алые полосы. Ишим беспорядочно шарит руками по моей спине. Крыльев она не находит, лишь страшные шрамы, разорванную и заново сросшуюся плоть. Прикосновение к старым ранам дурманит голову еще сильней.

Когда я резко переворачиваю ее, Ишим удивленно выдыхает, но не сопротивляется. Я провожу ногтем по выступающему позвоночнику, резко повторяю тот же путь ребром ладони. Ишим изумленно всхлипывает, выламываясь в спине, проклятый хвост возбужденно колотит меня по внутренней стороне бедер. Укус в шею оказывается для нее неожиданно болезненным, я приникаю к коже, зализываю рану. От осторожных прикосновений языка Ишим запрокидывает голову, содрогается всем телом.

Выходит слишком грубо, понимаю я, резко слишком. Она шипит, чувствуя пальцы с острыми заточенными ногтями, призванными рвать врага. В следующий миг она уже издает слабый хриплый стон, не в силах сдержаться. По столу проходят новые царапины от демонских когтей.

Ничего такого, что было с Нираэль, нет приторной сладости, заполняющей легкие — от Ишим пахнет живо, по-настоящему: страстью, песком и солнцем. Она не улыбается, не шепчет ласковые слова, только стонет — неясно, от боли, наслаждения или всего сразу — и повторяет мое имя, как проклятие. И с ней мне нравится больше.

По венам будто пустили огонь вместо крови, пламя внутри распаляется все сильней, и я сама уже бесстыдно прижимаюсь к Ишим, чувствуя кожей идущий от нее головокружительный жар. Она не стонет — придушенно кричит, охваченная дрожью, ошеломленная и сбитая моим напором.

Когда Ишим не может уже и дышать, я сама отпускаю ее, падаю на лавку, краем глаза следя за жадно вздымающейся грудью — воздуха ей явно не хватает. Ишим тихо смеется, не вставая. Я улыбаюсь несмело.

Я не умею иначе, но думаю, что Ишим поняла все то, что не высказать словами. Поняла и приняла меня, поломанную и неправильную.

— Ты меня чуть не прикончила, — шепчет она. — А Ройс еще хотел поспорить, когда ты затащишь меня в постель…

— На стол, — весело поправляю я. — Не в постель, а на стол.

Ишим опять смеется, чуть более радостно. И мимоходом замечает, что завтракать тут однозначно не будет.

Я впервые просыпаюсь в собственной постели не одна: Ишим пригрелась под боком, уткнулась носом в плечо и расположила хвост на моем бедре. Она все еще спит, несмотря на довольно поздний час, и, на удивление, не пробуждается, когда я осторожно высвобождаюсь из теплых объятий, выскальзываю из комнаты. Шаги по холодному, не покрытому ковром полу звучат неожиданно громко, и я воровато оборачиваюсь на Ишим. К счастью, мои движения до сих пор не потревожили ее сон, и она, вероятно, по-прежнему думает, что я лежу рядом. Вздохнув, я натягиваю одежду и ухожу на кухню.

Сожалею ли я о случившемся? Возможно. До этой ночи Ишим была мне верным другом, на которого можно положиться, теперь же… Она не забудет всего этого, а царапины по всему телу не заживут еще долго. Ишим не обидится — я все ж лучше тех, кто обычно проживает в Аду, но если она захочет продолжения…