Ройс то ли оскорбленно, то ли соглашаясь, вздыхает. Амаимон же не выглядит лжецом, и я готова поверить в его историю, которая не нова для Ада. Смертные для демонов — не более чем интересные игрушки, но бывают и исключения из правил, тянущие на сюжет для какого-нибудь остросюжетного любовного романа. Мне не хочется расспрашивать еще больше, потому что это явно причиняет Амаимону сильную боль; была девушка ему любовницей или понимающим другом, это уже не так важно. Все равно ее не вернуть.

— Теперь ты пойдешь в Ад? — Невольно я возвращаюсь мыслями к заданию. — Раз ничего не можешь сделать, а Небеса посылают лучших бойцов.

— Я мог бы платить тебе за охрану.

Презрительно усмехаюсь:

— Я не продаюсь, Амаимон. Запомни это получше.

Он не спорит — молча вытаскивает сигареты и курит. Я взмахом ладони отгоняю от себя дым, встаю. Я смогла заинтересовать его, и теперь Амаимона волнует множество вопросов: об ангелах, Падших и не очень, о демонах и Апокалипсисе. Вряд ли слухи о нем прошли мимо, и он знает, что Люцифер собирает войска, и ему нужен кто-то, кто может вести их.

Он вернется, я чувствую. Иногда всем нам нужен небольшой отпуск, но конец Света — это интересней, чем Лос-Анджелес. Хотя что-то схожее в этих двух понятиях все же есть.

— А как девушку звали? — спрашивает Ройс. — Я могу поискать ее среди духов.

— Эделия Мелтон. Вряд ли ты ее найдешь.

— Он постарается, — обещаю я. — До встречи в Аду.

Амаимон понимающе кривится, ведь фраза звучит как обычная угроза, а не дружеское пожелание, которым является. Игнорируя существование двери, я хватаю не успевших попрощаться Ройса и Ишим и взмахиваю крыльями. Спустя секунду они уже под окном, на земле, откуда забрали архангела. О битве напоминают только замазанные пятна крови на асфальте.

— Домой? — спрашивает Ишим.

Я не против.

Дома пахнет серой, кровью, похлебкой из какой-то дряни и безнадежностью. Не знаю, как она вообще ощущается обонянием, но без этого слова определение не было бы полным. Безнадежность — это как болезнь, передающаяся от демона к демону, и от нее несет чем-то гнилостным. Я втягиваю стоячий воздух и ежусь не от холода, но от понимания, что болезнь такими темпами и до меня однажды доползет.

Не знаю, как оказалась на передовой, — не была тут с тех пор, как отказалась сражаться. А ровным счетом ничего и не изменилось, смешно даже.

— Сражаться? — Рахаб с пониманием косится на меня, пока я, не щадя глаз, гляжу на противоположный лагерь ангелов.

— Ага, сражаться. С собой.

Демоница — командир восьмого отряда — смеется, срываясь на кашель. Не делая никаких замечаний, я слежу за тем, как она пытается незаметно вытереть окровавленные губы, содрогаясь всем телом, будто выплевывая легкие.

Адский песок здесь забивает глотку, и оттого у каждого воина голос рано или поздно ломается. Рахаб уже вся в этом песке, сама стала им — столько своей крови в него пролила, но упрямо не хочет уходить с передовой. Помня, что сама такой же была когда-то давно, я не спорю.

Она не уйдет, пока мы не победим. Если бы не Апокалипсис, Рахаб бы похоронили тут через пару столетий, как многих таких же демонов. Отпускать ее не хочется. Кто знает, что ждет демонов Там.

— Вы разве верите, что мы победим?

Верить демонам крайне противопоказано, но они верят, подтверждает Рахаб, верят иногда до беспамятства, но кого б это остановило. Ангелы так или иначе не перестанут, и бой опять закипит с новой силой. Во что верят пернатые, тут никто особо не задумывался.

— А я не верю, — шепчу я, чувствуя на кончике языка кровавый вкус ветра. «Ни во что» и добавлять не надо, демоница сама понимает.

— Можно верить и в отсутствие веры, — замечает Рахаб. — Ты вроде сама говорила.

— Да так, песенка есть…

Но согласно киваю. Жить без веры легче, но страшней.

— Ну, и кто же я?

Демоница фыркает, хватается за горло и долго и с надрывом кашляет, отплевываясь кровью.

— Ты Кара, — охрипшим голосом выдавливает она. — Этого всегда было достаточно.

Я явилась сюда для получения этого ответа, осознаю я. Непонятный Падший то ли ангел, то ли демон с клочками души. Сама оригинальность, не спорю.

— Уходи ты отсюда, — искренне советую я. — А то так все легкие выхаркаешь.

— Ерунда. Должен же кто-то…

Рахаб опять срывается на кашель. Я делаю себе заметку: в следующий раз потребовать у Сатаны в награду за задание ее отправления на отдых, а то ж загнется тут. Ради никому не нужного долга.

— Ты не за меня волнуйся.

— О себе как-нибудь сама позабочусь, — я прекрасно улавливаю намек. — Ты только не помри раньше времени.

— Я еще увижу конец Всего, — храбрится Рахаб. — И смерть Михаила, и пылающий Небесный Дворец. Увижу.

А я все сделаю для этого. Ты только не сдавайся.

Я, наверное, впервые так искренне в кого-то верю.

Я ожидала увидеть на месте клуба развалины и пепел, но он, к громадному удивлению моему, стоит на месте, работает и принимает меня с распростертыми жаркими объятиями, в которых видится что-то знойное и пошлое, почти блядское. На входе другой демон; когда я лезу в карман за монетой, он только отмахивается. Хозяин пригласил, проходите, как же… Из прохлады ночи ступаю в жар Преисподней.

Клуб продолжает тихо существовать, заманивая все больше душ. Странно, что раньше в одном из самых порочных городов мира не было подобного предприятия. Ангелы чаще всего патрулируют с неба, внимательно осматривая владения, как пастырь — стадо, а внизу, у самого дна, мы можем скромно покупать души у тех, кто запросто их отдает, даже упрашивать не приходится. Люди слабы; они любят этот клуб с неплохой (в адском, разумеется, смысле) музыкой и выпивкой. Кто только не соблазняется на вечер в этом заведении, которое обнаглевший Самаэль назвал своим именем.

Словом, я беспрепятственно оказываюсь там, где ощущается дух самого Антихриста: не то Преисподняя, не то человеческий мир, а людей и демонов в клубе поровну. Я осторожно прохожу сквозь толпу, стараясь ни с кем не столкнуться, но на меня оглядываются — я не скрываюсь и гордо поднимаю голову, но крылья в тесноте не расправляю, боясь помять перья. Ненадолго сосредотачиваюсь и позволяю себе немного сбросить человеческий облик, посыпаться ему, как старенькой штукатурке, обнажая клыки и черно-красные глаза. Магия тут густая, топкая, легко подхватывает.

У шеста танцует не демоница, как было в прошлый раз, а обычная смертная, и я в изумлении нахожу ее тело не таким уж плохим. Девушка худа, но фигуриста, старается произвести впечатление пластикой, и ей это почти удается. Я слежу, как она выгибается в спине так, что, кажется, кости в позвоночнике трещат. Морщусь от слишком живого представления сломанной танцовщицы и сажусь перед платформой с шестом, снизу вверх лениво наблюдаю за мелькающими стройными ногами. Давай, детка, покажи, что ты можешь.

— Хорошее зрелище? — Самаэль весело улыбается, покачивая рюмкой с какой-то темной дрянью. Я принюхиваюсь, пытаясь опознать.

— Зрелище и правда восхитительное, а ты сидишь спокойно и пьешь, — замечаю я ему снисходительно. — Поражаюсь твоей выдержке, Сэмми.

Он ухмыляется, глядя куда-то сквозь танцовщицу, из-за чего та нервничает и почти сбивается. Я со своего места мягко улыбаюсь напуганной девочке, показывая, что нас все устраивает. Она незаметно подмигивает мне и продолжает свои извивания, но я вижу, что грудь у нее ходуном ходит от прерывистого дыхания.

— Значит, тебе демоницы больше нравятся? — продолжаю небрежно ухмыляться я.

Самаэль нагло щурится — ему можно.

— А тебе?

Я многозначительно молчу и ловко отбираю у парня рюмку. Оказывается, это коньяк. Неплохо…

Начинающий ненавидеть меня Самаэль зло сверлит глазами, и у меня кружится голова. Опомнившись, он сосредотачивает внимание на стоящем на барной стойке стакане. Тот разлетается на мелкие осколки, но та самая демоница, целившаяся в меня из пистолета, покорно убирает стекло. Я радуюсь, что вытирает она воду, а не мою кровь.