— Я думаю, это даже хорошо, что тюлени вымерли, — серьезно сказала Катерина. — Раньше-то… Только бельки чуть подрастут, целые деревни выходили «на зверобойку». Это было разрешено только в России. У меня в детстве тоже была шапка из меха белька, я потом эту шапку возненавидела, а меня заставляли ее носить.

— Видимо, твои родители хотели, чтобы дочь и наследница крупнейшего промышленника и землевладельца была выше сантиментов, — съехидничал Никита.

— Нет, мама меня поняла. Она втихаря отнесла шапку в благотворительный комитет при церкви. Хорошо, что больше таких шапок не будет никогда.

— А люди… Здесь, в нашем краю, встретили свою смерть тысячи человек, возможно, десятки тысяч. Их сгноили в бараках, измучили морозами и непосильным трудом. Думаю, мы даже не вполне можем представить себе, что вытерпели эти люди. Мы это знаем… умом. Мы можем перечислить выпавшие на их долю беды, но мы не можем представить, нет! Слышали, наверное, про «Архипелаг Гулаг»? Так вот, здесь был один из самых северных его островов. Можете себе представить, каково это, орудовать заступом или катить тачку на сорокаградусном морозе…

— Чего уж там, — вздохнул Никита, — сорокаградусная только водочка хороша, и больше ничего.

— …Онемевшими, а может быть, и растрескавшимися от мороза руками? Я тоже не могу, — Бен сделал небольшую паузу. — Невиданное зверство?! Вовсе нет. Зверство, конечно, но отнюдь не невиданное, история знает примеры и пострашнее. Но все вместе, сойдясь в одной точке, разделенные всего несколькими десятилетиями, эти события составили жуткую цепочку истребления. Это не бабские стенания, от такого слезы ярости наворачиваются у самых жестких мужиков. Так что то, что случилось с жителями Города-на-Протоке, ничуть не хуже того, что уже происходило на нашей земле. Разве мрак Метрополии хуже заброшенной дороги, чье строительство вдоль Полярного круга было начато по указанию товарища Сталина, а по прихоти его преемников было остановлено и разорено?

Когда правление Великого Усатого вождя закончилось, тысячи людей получили облегчение своей участи, а вот наши беды только начинались. Нужно быть справедливым — упадок этих мест начался не при Сталине. Пусть коммунисты творили страшные вещи, но те, кто пришел им на смену, были еще страшней. Они были добытчики.

— А по-моему, — возразил Никита, — в том, чтобы добывать природные ресурсы, нет ничего зазорного.

— Ну, во-первых, добычу ресурсов можно вести по-разному. Экологические нормы… Ну, вы меня понимаете. Но я имел в виду не совсем это. В сталинское время к Сибири не относились как к добыче. Люди того времени задумывались о будущем и работали на перспективу. Они строили города, дороги, порты…

— Лагеря, — ехидно подсказал Никита.

— И лагеря тоже. Те, кто пришел потом… Они добытчики…

— Это как?

— Да так: охотник выслеживает зверя, и ему все равно, что тот красив, и рядом могут быть его детеныши. У него это называется «взять». Шкуру, мясо, рога. А что не нужно, просто выкинуть. Так и с нами. Сибирь… Да что Сибирь, вся Азия, для новых хозяев жизни только ресурсы. Раскопать, расковырять, отравить землю и воду, распетрушить и забросить. Это была уже даже не эксплуатация, ее бы народ стерпел — наш народ все терпит — это было истребление. А что здесь живем мы, люди Сибири, на это им насрать. Знаешь, сынок, такое слово?

— Насрать все знают, — заметил Назар.

Так они и проплыли мимо, не увидев ни Ермаково, ни Пантеона. Да, им нужно было спешить, развивать преимущество, дабы в будущем постараться избежать встречи с озверевшими дикарями… Но Лида знала — будь у них хоть море времени, им все равно не достало бы духу высадиться на западный берег. Не только из-за возможной радиации, хотя и из-за нее тоже. Просто они, испуганные и преследуемые беглецы, постарались бы уклониться от встречи с давней трагедией, ведь их собственное мужество висело на волоске.

[1] Пантеон (здесь) — устоявшееся название музея И.В. Сталина в с. Курейка

[2] Карские операции — товарообменные экспедиции 1921–1931 гг. по доставке в низовья Оби и Енисея импортного промышленного оборудования и вывозу оттуда сибирского сырья

Это был прекрасный день. Как решила потом Лидия, это был лучший день всего путешествия. Изнуренные дорогой путники были рады возможности просто тихо посидеть, а то и полежать на прогретой осенним солнцем палубе. Маугли больше не объявлялись. Никто не говорил об этом вслух, но про себя каждый повторял с тревожной надеждой: «Неужели оторвались?» Ближе к вечеру надежда переросла в уверенность: так далеко на юг маугли сунуться не посмеют. В общем, они то ели, то дремали, а то и просто смотрели на проплывающие мимо берега.

Поздним вечером встали на ночлег на поросшем березняком острове, укрыв мотозавозню в протоке. На следующий день капитан поднял всех ни свет ни заря — после облома с лихтерами он не хотел попусту терять время.

Вскоре все заметили, что приподнятое настроение Никиты стремительно улетучивается. Он стал мрачен, тревожен, не выпускал из рук лоцманскую карту и периодически углублялся в расчеты.

— Не трогайте его, не надо, — попросил Назар, видя нарастающий интерес Бена и Лидии.

— Тогда ты.

— Что я?

— Не коси под дурачка, а колись. Что за новая напасть тревожит нашего капитана?

— Атаман Громов, — заговорщицки сообщил Назар. — Не хотим с ним связываться. Вернее сказать, только он любит называть себя атаманом Громовым, но почти всем известно, что настоящая фамилия этого человека — Кондитерский, — Назар почему-то тяжело вздохнул.

Бен присвистнул.

То, что подлинная фамилия атамана — Кондитерский, было величайшим секретом села Туруханск. Но специфика села в том и состоит, что здесь ничего не скроешь, и правду знали все, причем она распространилась далеко за околицы Туруханска. Об этом судачили речники и сезонные рабочие, рыбаки, строители и торговцы, говорили с улыбкой, хихикая или подкручивая пальцем у виска. Атаман Громов был поистине знаменит.

— Боитесь? — поинтересовался Бен.

— Не то, чтобы… В смысле: Никита не боится, а я пожалуй что и боюсь. Туруханский атаман мужик серьезный. На словах он вроде как признает закон, и его земли входят в состав Республики. Но когда никто не видит…

— А то, что творится в селе, практически никто из посторонних и не видит, — догадалась Лида.

— Он, говорят, такое творит, на что бы глаза не смотрели. Нас он, пожалуй, сочтет за шваль, но вот Катя…

— Как он меня узнает? — брезгливо передернула плечами Катерина. — Посмотрите, как я одета! Нищебродка, от вас не отличишь.

Выглянувший из рубки Никита окинул ее недобрым взглядом.

— Мы тебя закладывать не станем, не беспокойся, — сухо заверил он.

— Атамана все, все опасаются, — продолжал Назар. — Поговаривают, он обкладывает все проходящие суда данью. А Туруханска нам никак не миновать.

— А когда вы шли вниз? — спросила Лида.

— Это все Никита придумал, — Назар хихикнул. — И Енисей нам помог. Мы специально подошли к Туруханску в предутренних сумерках, когда часовым самый сон…

— Так у них… часовые? Они что там, совсем обалдели? — спросила Лида, у которой о Туруханске остались весьма неприятные воспоминания.

— И часовые стоят, и патрульные катера всегда наготове. Ведь сегодня Туруханск — крайнее подконтрольное Республике человеческое поселение на Енисее. Они там права качают, дай Бог каждому, — высунулся из рубки Никита.

— …Заглушили двигатель, погасили все огни и отдались течению, — продолжил рассказ Назар. — Проскочили тихонько, как серая тень, они нас и не заметили. А как отплыли подальше, завели двигатель, и деру! Эх, кабы на завтра туман… Или ливень, чтобы как из ведра поливало.

Все не сговариваясь посмотрели на небо. Его незамутненная голубизна и легкий прохладный ветер не оставляли надежды — на этот раз природа им помогать не собирается.

— Ни дождь, ни туман нам не помощники, — Никита снова высунулся из рубки. — Рокот нашего водомета выдаст нас с головой. Я уж и так, и сяк вертел: нам не укрыться. Поедем прямо так, не таясь. Что еще остается?