Ада помолчала, перебирая край покрывала, потом сказала, словно продолжая разговор:

— Что касается долгов вашей семьи, я нашла единственно пригодное решение: я закрою их все…

Орсо подскочил:

— Нет-нет, так нельзя! Это… слишком… — Он снова ощутил, как краска заливает лицо.

— Вы дослушайте, юноша, не спешите! — рассмеялась опекунша. — Сейчас я закрою все займы, а когда вы сможете распоряжаться наследством или найдёте другие источники дохода, вы отдадите мне долг — и всё. Такое решение устроит… я надеюсь?

— Д-да… так, конечно… — привычно смутился Орсо.

— Есть ещё несколько важных тем, которые лучше обсудить сейчас, — продолжала женщина. — Первое: вы должны знать, что и дом, и деньги — всё это не моё.

— Как?!

— Вернее, моё, пока я жива. Наследовать мне не может никто — ни дети, ни внуки, буде доживу, вообще ни одна живая душа. В случае моей смерти всё, чем я владею, немедленно возвращается в казну. Это одно из условий, на которых Их Величества признали меня приёмной дочерью. — Пальцы женщины механически заплетали и расплетали косички на бахроме покрывала. — Как вы понимаете, это защита от попыток использовать меня в корыстных целях. Конечно, есть более тонкие способы вытянуть из меня деньги, но для этого нужно, чтобы я была на это согласна. — Она неожиданно грустно вздохнула. — А это вряд ли.

К числу того, чем я владею единолично и без права отчуждения, относятся мелкие личные вещи, вот это оружие, — она показала на стену над камином, — и Сова. Всё остальное, можно считать, взято взаймы.

Слушая Аду, Орсо внезапно осознал, что так неясно беспокоило его с первых минут, как он оказался в этом доме. В нём царила атмосфера временности, непрочности, но при этом он не смотрелся нежилым — скорее наоборот, Ада, лишь переступив его порог, будто сделала его частью себя. Так бывает в походных лагерях: шатры и палатки поставлены на время, но они — вполне настоящий дом.

— Так что и вы, — голос Ады вырвал юношу из задумчивости, — находитесь, можно считать, на содержании казны. Относитесь к этому как к неизбежному недостатку. В конце концов, это ненадолго. — И снова в голосе опекунши почудилась грусть…

— Далее, — вся бахрома, до которой Ада могла дотянуться, не вставая, уже была заплетена в аккуратные косички, и женские пальцы взялись за кисти, украшавшие подлокотники кресла. — Почти наверняка вы встретитесь с неприятными слухами относительно меня и вас. Разрешаю проучить болтунов, но умоляю обойтись без смертей. Я не одобряю человекоубийства.

Последняя фраза прозвучала как религиозный обет или торжественная клятва.

— Знаю, знаю, сейчас вы скажете, что вы… никогда… даже помыслить не могли… и прочее. Я это понимаю, но помыслить как раз советовала бы. В мыслях мы свободны, а вот в поступках связаны логикой, законом и… тут уж каждому своё.

— Я… понял, — неуверенно сказал Орсо. Он-то отнюдь не был убеждён, что понял, но идея кого-нибудь убить ему до сих пор всерьёз в голову не приходила. Видимо, Ада права: думать о таких вещах надо заранее, а то таскаешь на боку орудие убийства — и забыл, для чего оно!

— И, пожалуй, последнее из срочного, — кисти на кресле тоже оказались заплетены в хитроумные узлы. — В ближайшее время, как только кончится ваш официальный траур, мы с вами должны будем посетить Их Величеств. Не волнуйтесь по этому поводу сверх меры, визит неофициальный, но вам будет полезно побывать во дворце. Когда-то ещё позовут, а представление, как там всё устроено, иметь надо. Ну и приглашение на первый же малый бал у Её Величества вы обязательно получите. Скорее всего, это будет в праздники, ближе к концу декады гуляний.

— Мне… на бал?.. — оторопел Орсо.

— Ну да. Вам. На бал. — Ада вновь рассмеялась, совершенно необидно и при этом неясным образом давая понять, что смеётся не над воспитанником. — Вы наследник Травенари, неженатый, но уже достаточной взрослый, чтобы смущать девиц. Кстати, у вас есть на примете девица, которую вы могли вы вывезти на бал… я надеюсь?

— Н-нет… — покачал головой Орсо. Видимо, приличные молодые люди на этом месте тоже должны краснеть. А он какой-то неприличный: когда речь о дамах — хоть бы что, но стоит зайти разговору о деньгах — уши горят, как фонари!

— Подумайте, декады три ещё точно есть. Если вспомните какую-нибудь симпатичную родственницу — не забудьте заранее ей написать, а то вдруг у неё другие планы… Естественно, приглашение будет на двоих, а уж кого вы приведёте, вам виднее.

— А… вы? — ляпнул Орсо и прикусил язык: он ведь явно сказал что-то не то, что вот что именно?

— Да кто ж меня туда пустит? — снова легко рассмеялась опекунша. — Я не дворянка, да и возраст уже не тот, чтобы ходить по танцулькам одной, без дочерей или хоть племянниц. Ну и танцор из меня, сами понимаете, с моей-то ногой.

Вот оно! Вот что он ляпнул!

— Простите! Я… не хотел…

— Да перестаньте извиняться, Орсо, меня обидеть трудно. — Ада оставила в покое подлокотник. — Что там, Паоло?

Ну и слух! Орсо только теперь понял, что по коридору топочет слуга — один из тех двоих, что помогали перевозить вещи. Когда юноша впервые их увидел, они показались мрачными громилами; потом рассмотрел поближе — обычные деревенские парни, без лизоблюдской нагловатости типичных городских слуг, со смешным акцентом и искренне преданные Аде. Они и к Орсо отнеслись как к давно знакомому, будто он не первый год живёт в доме.

— Исвиняюсь, коспоша, почта пришла, — Паоло внёс пачку разномастных конвертов, поискал глазами, куда бы их положить, и пристроил на столике у камина.

— Спасибо, — улыбнулась Ада. — Сходи ещё, пожалуйста, за газетами.

— Как опычно? — уточнил Паоло. Орсо уже знал, что он еле-еле читает и всегда боится ошибиться с названиями.

— Да, «Курьера» и «Морской вестник».

— Пеку! — Паоло скрылся. Орсо удивлённо поднял брови:

— Что он сказал?

— Бежит, — перевела опекунша. — Дайте-ка мне эту кипу — что там нанесло?

Разноцветные пакеты рассыпались у неё на коленях.

— О, а это вам! — Ада протянула воспитаннику тонкий синий конверт, надписанный незнакомым почерком. — Девушка… я надеюсь?

— Боюсь, что нет… — Орсо сразу же выхватил взглядом имя отправителя. Полковник Редджио Тоцци — это имя было в списке адресатов последних писем отца.

— Извините, я прочту, — Орсо вышел, на ходу разрывая конверт. Дойти до кабинета и вскрыть, как положено воспитанному молодому человеку, ножом было выше его сил. Вряд ли этот не знакомый ему полковник написал что-то очень уж срочное, но почему-то юношу обуяло волнение. Должно быть, потому, что ему редко приходили письма…

Сложенный вдвое лист плотной, не почтовой бумаги он разворачивал уже поднимаясь по лестнице. Не глядя толкнул дверь кабинета, ногой подвинул стул к окну, чтобы бледный зимний свет падал на листок.

«Дорогой господин Травенари». Неплохое начало. Многообещающее. Да ему ли это письмо? Может, всё же отцу?..

«С прискорбием узнав печальную новость о кончине моего старинного товарища Гаэтано Травенари, спешу выразить Вам свои соболезнования и приношу благодарность за то, что Вы взяли на себя труд отослать мне последнее письмо Вашего батюшки. Оно дорого мне вдвойне — как последний привет от доброго друга.

Из столичных газет мне стало известно о решении Вашего отца передать опеку над Вами до Вашего совершеннолетия госпоже Анлих. Не скрою, это решение весьма меня удивило, хотя я ни в коей мере не сомневаюсь, что Ваш отец имел весомые основания поступить именно так. Мне не известно, насколько близко Вы знакомы с госпожой Анлих, и я могу лишь догадываться, объяснил ли Вам отец причины своего решения. Не скрою, при этих обстоятельствах Ваша дальнейшая жизнь до достижения Вами совершеннолетия может оказаться весьма непредсказуемой. Со своей стороны, спешу заверить, что в память о давней дружбе с Вашим батюшкой и о глубоком уважении к нему я и моя семья рады быть Вам полезными. Если мы можем чем-либо помочь и посодействовать Вам, это будет для нас не только не обременительно, но исключительно приятно.