Ошарашенные профессора молча удалились. В их молчании были гнев и осуждение. Карл это понял и повернулся спиной к ректору, выражая тем свою королевскую досаду и неудовольствие.

— Вот так всегда! — с горечью заметил он сопровождавшим его герцогу голштинскому и принцу гессенскому. — Пока я одерживал победы, они мне аплодировали, когда же я зову их под знамёна в трудный час — они разбегаются! Нет, шведы перестали быть шведами!

Гессенский принц Фридрих, муж младшей сестры Карла Ульрики-Элеоноры, согласно склонил голову. Как заместитель главнокомандующего, он прекрасно знал, что дезертирство становится повальным. Молоденький герцог голштинский, напротив, простодушно заметил:

— Судя по новым рекрутам, в Швеции совсем не осталось здоровых мужчин!

Король глянул на него искоса, зло подумав: «И этого молокососа мне прочат в наследники?» Судьба герцога голштинского была предрешена: он был отставлен от армии и отправлен в Стокгольм.

Из Лунда в охотничий замок король возвращался туча тучей. Погода тому соответствовала: пошёл ледяной дождь, из-под копыт лошадей летела снежная грязь. В замке меж тем охотничий пир был в разгаре! Но короля после печального смотра не радовали даже утренние трофеи. Он не остался в общем зале, а сразу прошёл в свои покои. Там уже был растоплен камин и накрыт скромный солдатский ужин.

Король вытянул к огню ноги в ботфортах и приказал позвать полковника драгун Рамсворда, прошедшего с ним все дороги Северной войны. Он был с королём и под Нарвой, и под Полтавой, и в Туретчине. Их объединяло с Рамсвордом солдатское братство, которое, как говорят, прочнее стали. Карл любил беседовать о временах викингов, тем более что Рамсворд знал и помнил, как и король, древние саги.

— Что были тогда за воины, Рамсворд! — мечтательно начал король, глядя, как весело горят подброшенные в камин сухие поленья. — Взять хотя Гарольда Безжалостного! Он вступал в бой раньше всех и сеял смерть направо и налево, сражаясь без щита и рыцарских лат, с непокрытой шлемом головой. И заметьте, он падал наземь лишь от усталости, а не от ран!

— И этот суровый Гарольд, однако, был нежно влюблён в русскую княжну Ярославну и, став королём Норвегии, добился-таки её руки у великого князя Ярослава Мудрого! — не без лукавства и дальнего расчёта заметил Рамсворд, разделявший планы всемогущего министра Герца о заключении скорейшего мира с Россией.

— Возможно, он и любил княжну, — неохотно согласился король. — Но всё же был настоящим бёрсерком!

— Помните, мой король, как говорится об этих воинах в Саге об Инглингах: «Бёрсерки всё одно, что кентавры и демоны — полулюди, полузвери. Бёрсерк — медведь с человеческим лицом. В бою он неутомим и бесчувственен к ранам. Бёрсерки начинают все битвы и в бою всегда составляют передовой строй. Железо и сама сталь против них бессильны!» — Рамсворд воодушевился, вспоминая любимую сагу. Король чокнулся со своим полковником-сказочником бокалом подогретого бургундского. Настроение у него явно улучшилось.

— Я думаю, Аксель, — задумчиво сказал он, наблюдая, как переливается вино в бокале, — в каждом человеке скрывается вторая, звериная натура. Ведь недаром бёрсерки одевали в бою маски медведей, волков и псов. Они жаждали от войн не только богатства и славы. Они просто давали в бою выход своей второй, звериной натуре. Поэтому они могли бегать в сражениях и штурмах по раскалённым углям босыми ногами. Они, как мне кажется, в тот миг действительно не чувствовали никакой боли. Я знаю это по себе, когда бился в горящем доме под Бендерами!

— Или чувствовали боль по-звериному. Правда, не надо забывать, что все бёрсерки, государь, переступали через закон и были насильниками, для которых грабить и пропивать награбленное было самым привычным делом. Боюсь, вы отдали бы их сейчас под военно-полевой суд! — Рамсворд рассмеялся своей шутке.

— Как знать, как знать, — не согласился Карл. — В моей армии как раз не хватает сейчас сотни-другой бёрсерков, особливо же их военного братства. Ведь они по-братски делили со своим вождём все радости и невзгоды жизни, горечь поражений и славу побед.

— Да, сказано в саге о Ватнсдале: вожди бьются за победу, свита за вождя!

— Вот за это и выпьем, Рамсворд. Ведь и мои драбанты бились как бёрсерки-викинги! — Карл залпом осушил бокал. В его глазах заблистало пламя камина, и Рамсворд подумал: «Да наш король настоящий бёрсерк!»

В этот момент двери растворились, и на пороге вырос одноглазый барон Герц — могущественный министр имел право входить без доклада.

Смахивая с лица мокрый снег, он подошёл к камину и поклонился королю:

— Сир, я только что из Стокгольма!

— Садитесь, барон! — любезно предложил король. — Мы только что беседовали с Акселем о берсерках. Надеюсь, вам знакомы наши древние саги?

«Опять эти сказки! — сердито подумал Герц. — А в казне-то ни талера!»

Карл уловил скрытое раздражение министра и спросил:

— Вы чем-то огорчены, Герц? Что, сенат опять отказал в деньгах?

— Увы, государь, их просто нет ни в казне, ни у сената.

— Так в чём же дело? — Теперь уже досада прозвучала в голосе короля. — Придумайте какой-нибудь новый налог!

— Сир, Швеция уже и так стонет от моих налогов! Я самый непопулярный министр за всю историю королевства. Боюсь, что скоро за эти налоги шведы мне отрубят голову! — Герц в отчаянии воздел руки.

— Не огорчайтесь из-за таких пустяков, барон! Главное — мы вас любим! — Карл выдал Герцу свою индульгенцию голосом более непогрешимым, чем у Папы Римского, — настолько он был уверен в своей абсолютной власти.

— Ваше величество, но налоги в Швеции скоро просто некому будет платить — ведь население страны за эту злосчастную войну уменьшилось едва ли не на целую треть! — неожиданно вмешался в разговор Рамсворд.

— На войне всегда есть потери, полковник! — резко заметил Карл. — И вам ли этого не знать? Ведь вы единственный мой уцелевший старый драбант! — Обернувшись к Герцу, король небрежно заметил: — Ну, хорошо! Отставим налоги, коль нет налогоплательщиков! Но деньги-то нам могут дать и французы?

— Франция в субсидиях на сей год нам скорее всего откажет, сир, а с Англией у нас разорваны все отношения! — напомнил министр.

— Так где же взять деньги на новый поход в Норвегию, Герц? — Король подбодрил канцлера: — Ну-ну, старина, вы же всегда умеете найти их в чужих карманах! — Он лукаво подмигнул голштинцу.

Тот пожал плечами:

— Есть только один выход, сир, — скорый мир с царём Петром. На Аландах мне заявлено, что Финляндию царь возвращает нам без всяких условий, а за Эстляндию и Лифляндию обязуется выплатить два миллиона ефимков.

— Опять вы за своё, Герц! — Брезгливая гримаса перекосила лицо короля. — Я уже говорил вам, что не хочу терять ни Ригу, ни Ревель, ни Выборг. Всё, что я уступлю русским — это Ингрию, может, это и впрямь их земли по праву истории!

— Тогда, сир, отмените норвежский поход! — холодно заметил Герц, прекрасно зная, что король может уступить любую провинцию за Балтикой ради побед в Норвегии. Главным смыслом затеваемого похода было даже не присоединение Норвегии, а восстановление воинской славы Карла XII.

— Деньги, деньги! Проклятое слово! Почему у меня всегда нет денег? А, господа? — удивился король.

«Слишком долго воюем!» — подумал старый полковник.

— Не с теми воюем! — вслух сказал Герц. — Россию нам всё одно не победить, а вот датчан одолеем!

— Ну, хорошо! Продолжайте вести переговоры на Аландах с русскими, поторгуйтесь с ними ещё! Может, царь и накинет два-три миллиона? А пока, под будущие русские деньги, займите в кредит у банкиров в Амстердаме иль в Париже.

— Это можно! — неожиданно согласился Герц, подумав: «Кредиты-то надобно отдавать, и королю тогда деваться некуда — придётся принять русские условия».

«Ну, на миллион ефимков я моего тёзку Остермана всегда раскошелю!» — Барон улыбнулся про себя, вспомнив о собольей шубе, обещанной с царского плеча.

Глубокой осенью шведское войско под предводительством Карла XII вторглось в Норвегию.