Я тоже улыбаюсь.

— Машину пришлось припарковать за две улицы, там авария была, — говорю в свое оправдание.

— Мне не хуже, Вов. Только я не хочу тебя заразить. Ты бы лег на диване сегодня.

Непременно. Наклоняюсь и нежно целую ее в губы. В этот момент дают свет, лампа над головой вспыхивает, с непривычки слепит глаза. Анжелика щурится, трет свои, а потом улыбается снова просто от радости меня видеть. И я чувствую, что внутри всё будто расцветает. Я дома.

Анжелика

Он, конечно, меня слушать отказывается. Полностью игнорирует просьбы держаться подальше. Я надеялась, что мы увидимся только в понедельник вечером, — Владимир планировал прилететь утренним рейсом и сразу отправиться на работу. Я бы как раз успела прибраться, поменять постельное. Отлежаться и стать не такой заразной. Наверное.

В итоге — воскресенье, полдень, мы дрыхнем в обнимку в спальне. Шторы плотно задернуты, в комнате темно. Тихо шумит кондиционер. Мы оба под одеялом.

Мой муж — мальчик взрослый, сам решает, что ему делать. И я никогда в жизни не буду даже пытаться им командовать. Поэтому ссориться не стала. После самолета он помылся, перекусил на кухне и пришел ко мне. А я его обняла.

— Как слетал? — прошептала.

— Так себе, — ответил он, ведя пальцами вдоль моего позвоночника.

Я по тону его поняла, что рассказывать ничего не хочет.

— Как там мои? Нормально тебя встретили?

— Более чем. Виолетта Степановна только расплакалась. Думала, мы вдвоем летим. Она тебя ждет, Анж. Каждый день.

Мне стало не по себе. Долгое время при мысли о диктаторе я чувствовала вину. Бабушка меня вырастила, заботилась обо мне. Пусть я никогда об этом не просила, особенно лет после пятнадцати, но она всегда была рядом. Я же ее оставила и практически не звоню. Просто не знаю, о чем разговаривать.

Она уже не изменится. Никогда. А я тоже хочу пожить. Счастливо. Это значит без ее присутствия.

— Я ее к тебе не подпущу, не бойся, — сонно прошептал он, и я сжалась в комочек, к нему сильнее прильнула. — У тебя будет совсем другая жизнь. Долгая и счастливая. Всё будет, как ты сама захочешь.

— Обещаешь? — спросила тихо, ему в тон. Кажется, кое-кто побывал у меня дома и впечатлился. На самом деле, когда с детства живешь в определенных условиях, — привыкаешь к ним, считаешь абсолютной нормой. Только в Москве я начала задумываться, что меня воспитывают как-то не так. Сейчас же… для меня стало бы дикостью, если бы кто-то начал контролировать, сколько и чего я съедаю. Как долго плескаюсь в ванной, как много расходую шампуня.

Мне до сих пор хочется позвонить и отпроситься у кого-нибудь, если подруги предлагают после учебы пройтись по магазинам или посидеть в кафе. Останавливает только понимание, что Владимир скажет раздраженно: «Реши это без меня».

— Легко, — улыбнулся он.

И я улыбнулась тоже.

— Ты до отвращения самоуверен.

— Я строю планы на будущее, — он провел ладонью по моему бедру. — Это полезное занятие.

— Да. Я тоже строю. А еще у меня болит задница! До сих пор! — пробурчала недовольно. Это правда, он уехал, а последствия нашего эксперимента остались со мной.

Владимир тихо рассмеялся. Мы поцеловались. Без страсти или похоти, а просто нежно. Соскучились.

Утром приходит врач, осматривает меня. Заверяет Владимира, что для паники по-прежнему нет повода, но мне нужен отдых и время на восстановление. Мы посвящаем сну еще несколько часов, открываем глаза ближе к вечеру.

На готовку сил нет, и я заказываю доставку еды. Пока ждем, вновь заваливаемся в постель. Владимир ведет рукой по моей груди — как бы машинально.

— У тебя мало родинок, — говорит он задумчиво, касаясь небольшого шрама от тату.

— Да, мало, — соглашаюсь, кликая по кнопкам пульта от телевизора, выбирая новую серию сериала, которым увлеклась во время болезни.

— Мне жаль, что эту удалили до того, как я ее увидел, — он вновь касается шрамика.

Я облизываю губы.

— Да, жаль.

А потом вдруг беру и рассказываю ему, что на самом деле на этом месте была татуировка, которую я сделала, когда узнала о предстоящем браке. И которую меня заставили свести.

В ответ Владимир долго на меня смотрит. Мрачно. Задумчиво.

— Что? — пугаюсь я. — У тебя тоже есть тату. Не думала, что ты отнесешься негативно.

— Мне вот интересно, Анжелика. Как ты вообще выжила? Вот такая, — он склоняет голову набок.

— Какая?

— Открытая, искренняя, способная любить. В своей семье. Как? Я просто не понимаю. В чем твой секрет?

— Вов, давай начистоту, — я сажусь прямее. — Я выросла скучной, вялой и забитой. Неинтересной ботаничкой, пугающейся собственной тени. Боящейся сказать слово против. После переезда на юг у меня началась новая жизнь. И я стараюсь к ней приспособиться.

Мы смотрим друг другу в глаза, потом он откидывается на подушки.

— Давай, как ты поправишься, съездим в салон и сделаем тебе любую татуировку.

— Хоть на лбу? — смеюсь я.

— Где угодно, — он хмурится, злится.

— Тогда я бы хотела зайчика на лопатке, — потом саму себя осекаю. — Нет, лучше волчицу. Не хочу больше быть зайчиком. Хочу изображение сильного, красивого, преданного животного. Не трусливого.

— Волки живут стаями, — говорит Владимир.

— Да, чтобы было удобно помогать друг другу, — киваю я. — Охотиться и отбиваться от других охотников.

— И прочих лесных монстров.

Он, конечно, не знает, что в своих мыслях я много раз называла его Серым Волком. И до сих пор рядом с ним я частенько чувствую себя маленькой девочкой, заблудившейся в лесу, а потом попавшей в сказку. Наверное, мы нескоро станем на равных, — он старше меня на девять лет. Это много.

Но я буду стараться быть ему интересной. Любить его. Я стану его волчицей.

В понедельник Владимир уходит на работу, возвращается вечером разбитый и с головной болью. Во вторник он звонит своему боссу и сообщает, что берет больничный на два дня. У него поднимается температура.

Еще целых два дня мы проводим в постели. А к вечеру среды мне кажется, что ближе людей просто на свете не существует! Изнуряющий нескончаемый насморк — один на двоих, горы платков, постоянные чаепития с малиной, перебиваемые громкими чиханиями — как выяснилось, роднят похлеще секса.

Мой грозный прокурор с красным носом выглядит таким несчастным и забавным одновременно, что я берусь за его лечение с особым рвением.

Мы то сочувствуем друг другу, то хохочем, обсуждая несимпатичные симптомы. Постоянно спим, едим всякую дрянь, смотрим сериалы в обнимку. Отдыхаем от всего на свете. Владимиру болеть не нравится совсем, у него куча дел, все его дни обычно расписаны чуть ли не по минутам. Мне же… просто хорошо провести рядом с ним целых два дня. Вдвоем.

Ранним утром в четверг я просыпаюсь оттого, что он нежно целует мое плечо. Шею. Спину. Касается губами и теплым дыханием. Я снова замираю — по-прежнему моя первая реакция на особенно приятные вещи. Он продолжает касаться губами — теперь моего затылка, виска, щеки. Наконец, губ.

В этот момент внутри меня вспыхивает огонь, и я нетерпеливо отвечаю на поцелуй. Поворачиваюсь к нему, закидываю ножку повыше. Он обнимает, гладит, целует.

Мы не любили друг друга с субботы. Сначала не было сил у меня, потом — у него.

Он наваливается сверху, тем самым выбивая из моего рта сладкий стон. Подминает меня под себя, раздвигает мои ноги собой, и я тут же обнимаю его в ответ. Он направляет член и сразу толкается в меня. Я ахаю! Расслабляюсь и с готовностью принимаю его вторжение в свое тело. Владимир целует меня в губы. Неторопливый, еще сонный. Но уже заведенный.

Я вытягиваю руки над головой, наши пальцы переплетаются. Он во мне — большой, твердый. Я так сильно его чувствую… каждой клеточкой. Мой.

Он начинает плавно двигаться, наслаждаясь самим процессом. Никуда не спеша. Это… безумно приятно и как-то по-новому для меня. Возможно, для него тоже. Во время такого секса кричать и громко стонать не хочется. Я зажмуриваюсь и растворяюсь в ощущениях. Его близость и скупая ласка кружат голову, сводят с ума.