Единственное, чего я хочу — это умиротворения, как ни странно.
Да, я хочу умиротворения. С одной стороны я готова к борьбе за восстановление своего честного имени, и письмо, написанное в ночь последнего разговора с Кристиной уже отправлено людям, которые помогут разобраться во всем профессионально. Но это потом — хотя бы через несколько дней передышки. После того, как я вернусь домой и просто хорошенько отдохну от всей этой кутерьмы, которую я устроила, шаг за шагом сея ветерок, после чего пожала бурю.
Вопрос, который раньше возмущал меня до глубины души, больше не кажется таким непонятным — почему жертвы буллинга защищают себя так вяло, почему не бросаются на амбразуру с криками: «Имел я ввиду ваше мнение, и вас всех заодно!» Почему никто не вспоминает про презумпцию невиновности и главный принцип правосудия — подозреваемый считается невиновным до того момента, пока не будет доказана его вина? Почему не требуют слово в защиту, не приводят доказательства, не настраивают на том, что обвиняемому дают возможность оправдаться даже в суде.
Самосуд и травля такой возможности не дают — ты виноват уже тогда, когда тебя обвинили. Слушать тебя никто не собирается, и чем больше ты будешь сопротивляться, тем больше агрессия будет возрастать.
А ещё ты смертельно устаешь. И хочешь одного — пусть это побыстрее закончится. Пусть придётся замолчать, не пытаться доказывать свою правоту — ты сделаешь это, даже если никогда не молчал и привык защищать себя.
Когда на тебя льётся агрессия такой силы — проще отстраниться, чтобы прошла первая волна и спал градус безумия. Точно так же ты отойдёшь от несущегося на тебя поезда — пусть на перроне горит зелёный и сейчас твоё время переходить через пути. Или спрячешься от стаи диких животных — конечно, им можно доказывать что-то с позиций гуманизма и неприкосновенности личности, но как только ты откроешь рот, тебе отгрызут язык, и на этом все разговоры о гуманизме закончатся.
Поэтому я не хочу вовлекать Вэла в мои проблемы. Он сейчас вольный Робинзон Крузо, а впереди его ждёт Франция, страна его студенчества, которую он обожает и в которую всегда летит как на крыльях.
Вот когда вернётся… Тогда и разберёмся.
Поэтому, пробежав глазами ещё пару-тройку сообщений от старых друзей, сворачиваю мессенджеры. Скоро за мной должна прийти Таисия Петровна и повести на дневной осмотр. И пока этого не случилось, хочу успеть сделать то, от чего решила держаться подальше… Но интерес берет верх, и, секунду поколебавшись, я захожу ещё и в паблик Кристины, чтобы узнать, бушуют ли страсти вокруг ее разоблачения, или сходят на нет.
Главное — не вовлекаться. Повторяю себе то же самое, что говорила сутки назад, когда впервые увидела ее злополучные посты. Это просто небольшая разведка, чтобы быть в курсе ситуации. Сегодня, если считать с момента начала ее атаки, пошёл уже третий день… Нет, маловато будет для успокоения. Ладно бы она вывалила весь «компромат» одним махом — может, народ бы успел его переварить и перебеситься. Так нет же, Крис выдавала информацию продуманно, небольшими порциями, как опытный пиарщик, распаляя интерес и подогревая негодование людей, доводя их этой постепенностью почти до бешенства.
Надеюсь, она больше ничего там не выдала нового… Судя по тому, что меня никто не ищет в этой тихой палате, и в окна не летят камни, все, наверное, в порядке.
Не лучше, но, по крайней мере, и не хуже.
Или всё-таки хуже? Об этом я думаю, наталкиваясь во все ещё бурные обсуждениях под фотографиями на комментарии из «внешнего» интернета. За прошлую ночь в паблик пришло уже много неместных. Не знаю, что их притянуло — то ли упоминание моего имени, то ли горячо обсуждаемая новость выскочила в рекомендациях… Ух, отлично, ситуация развивается прямо как с Виолой — теперь эти посты завирусятся, и скоро их будет обсуждать не только здешнее общество, но и весь пёстрый интернет. А уж на какие язвительные и злые слова он способен, лучше даже не думать.
Удивительно, но все мои страхи оказываются преждевременными — осуждающие комментарии встречаются, но не в том количестве, в котором я ожидала. Мою распутную натуру склоняют по привычке, но как-то без огонька. Это не сравнится с кипящей яркостью местных матерей, у которых каждая буква сочилась ненавистью. Зато появилась другая публика — неожиданные ценители, которые в атмосфере всеобщего хейта защищают меня, вернее, мои работы, аргументируя тем, что творчество нельзя судить прямолинейно, и, вообще-то, это высокое искусство, постирония в мире постмодернизма. Особенно это касается крайне неудачных исходников подростков, похожих на какие-то застывшие карикатуры. Внезапно в них нашлось столько скрытого смысла, что офигела даже я.
Вот оно как, оказывается — имя работает на тебя даже когда ты не думаешь о формировании какого-то мнения. Новые искусствоведы, молодые журналисты и арт-блогеры — да они всё сами за меня сделают! Раскроют глаза людям на скрытые посылы, о которых не имеет никакого понятия даже автор.
Черт, а если всё-таки устроить выставку сразу после возвращения? Наплевать на скандал и явиться на неё перемотанной и перебинтованной с синяками на лице и теле, ничего не объясняя при этом? Получится здорово — эдакий перформанс в стиле Марины Абрамович, на которую молится Вэл и все мое окружение.
Еле сдерживаясь, чтобы странно не хихикать, продолжаю читать и удивляться дальше.
Ещё большим сюрпризом становятся редкие англоязычные комментарии, которые то и дело попадаются общей массе — ну, раз новость вышла за пределы рунета, Крис может быть собой довольна. Ее бомба, взорвавшись, пошла по воде такими кругами, что теперь любой ответный ход с моей стороны будет выглядеть как мелкая месть. Или крупная. Толку уже переживать — что бы я ни сделала, в итоге все равно буду казаться двуличной гадиной.
Но вскоре я перестаю переживать даже об этом. Нет, я давно знала, что англоязычный интернет более лояльный и менее придирчив к внешности и привычкам. Не потому, что люди добрее — просто там такие разговоры считаются жутко неприличными. И комменты типа «Сдохни, старая шаболда» можно встретить разве что в жёстких расовых или религиозных срачах. Но разница между тем, что я читала вчера, и что и вижу сегодня, меня… даже успокаивает. И даёт надежду на то, что, может, и не придётся никому ничего доказывать. Люди сами во всем разберутся, если это твои люди.
Максимум осуждения, который я вижу здесь — это отзывы под теми самыми злополучными фото подростков с нашего с Вэлом флешмоба. И то, выражены они в форме: «О, какой интересный взгляд, но для меня, пожалуй, слишком».
Под моими фото с Артуром — расцвет романтического восторга: «Любовь в воздухе!», «Это так мило!», а под фотографиями одного Артура — сплошное восхищение.
И это снова напоминает мне, для какой аудитории я работаю, перекрывая тайные страхи: «А вдруг я растеряла свои умения и стала выдавать дешевый китч?» Теперь я снова слышу голос своего зрителя, того, кто привык к моей манере работы, любит ее и готов принимать мои эксперименты. Особенно мне нравится один из комментариев, затесавшийся среди слов о том, что «это искусство, которое открывает сердце», среди комплиментов игре света и тени, атмосфере и чувственности снимков. Эта же случайная и простая фраза совсем о другом:
This boy is much more than perfect.
Этот парень — более чем совершенство.
«Так и есть. Точнее и не скажешь», — не могу сдержать улыбку я, снова чувствуя прилив тёплой щекочущей нежности. «И всегда таким будет. И дело совсем не во внешности»
Правда, расслабленность и умиротворение, нахлынувшие на меня, держатся недолго — ровно до того момента, когда среди обсуждений я наталкиваюсь на какие-то новые нотки — наподобие: «А вы последнее, что она сказала, слышали?» и «Да она ж сама во всем призналась!»
Что ещё за чертовщина? Кто и в чем признался? Крис? Ну этого точно не может быть. Скорее Тамара Гордеевна благословит мой союз с ее сыном, чем Кристина в чём-то сознается. И никакие внезапнее уколы совести тут не сработают. Ей не в чем себя укорять. Она твёрдо и непоколебимо считает, что всегда права.
