Черт! Я слишком хорошо знаю Вэла, чтобы не понять, что этот свой поступок он успел обожествить и сакрализировать, придав ему особое значение. А заодно и придумать для себя какое-то новое воплощение, новую роль, в которую вошёл в тот самый момент, когда Руслан не сбросил его, как всех мужиков на хуторе, а принял как всадника.

Это серьезно. Это очень-очень серьезно. Вспоминая его слова о том, что нашёл какой-то свой путь и теперь ему срочно нужно уехать, быстро соображаю я, в то время как Артур, успев перекинуться парой фраз с Оляной, говорит со мной, не заметив, что я уплыла мыслями куда-то далеко:

— …не знаю, дело, видимо, в нервах. Возбудимость сильная или ещё что-то… Но ему нельзя никаких стимуляторов. Ни ни бражку, ни траву всякую, которую лошади любят для дури жрать. Он тогда невменяемый становится, как алкоголь отойдёт. Шарахается на пустом месте, что-то его пугает, с координацией вообще кранты… А иногда и припадки бывают. Пена ртом идёт, глаза закатываются. Мы пару раз его еле откачали… Ну вот нахрена ты опять это сделала, кому это надо?!

— Прости, — вновь пригибая голову, тихо говорит Оляна, и я вижу, что ей действительно стыдно. И тяжело принять, что при всей своей уверенности молодой и хваткой хозяйки, правой руки самого главного и названной сестры законного наследника, она так просто повелась на экспрессию и убедительные речи заезжего мажора, который…

— Твою мать. Это же у него инициация! — неожиданно для себя выдаю я и, замолчав, чтобы успеть переварить, что я только что сказала, смотрю на лица Артура и Оляны не менее растерянно, чем они на мои.

— Ты что-то сказала, Полина?

— Да… — говорю, параллельно следуя за своей мыслью, еще не до конца высказанной. — Он же только что переродился этой ночью. Вышел на новую ступень. Вот почему все его разговоры про свой путь… Оляна, не знаю, насколько легче тебе будет, но в этот раз ты Руслана хотя бы не зря споила. Вернее… Я, конечно, ему очень сочувствую и надеюсь, что он похмелье легко и просто перенесёт. Просто Вэл… Поверь, то, что ты сделала для него, подыграв… Ты ему жизнь перевернула с ног на голову. И он этого никогда не забудет. Но и уедет. По-любому уедет. Так что, давайте-ка я пойду сейчас к нему. Он такой, что, если вбил себе в голову, то и на утреннем автобусе сбежать может, — совершенно забывая, что сама недавно собиралась сделать то же самое, убеждаю их я, поднимаясь на ноги. — Так что, я прослежу за ним, пока он спит. А как проснётся и вспомнит, куда намылился… Лучше его отвезти. Главное, чтобы он хоть объяснил, куда.

Мои слова оказываются пророческими. Когда спустя полчаса, полного объяснений Артуру и Оляне довольно запутанных мотивов друга, первое, что я вижу, вернувшись в дом — это Вэл. Он стоит в ванной, примыкающей к комнате, где мы его оставили, и пытается рассмотреть свое отражение в зеркале.

— Эй, ты почему так рано встал? — говорю, защёлкивая на шпингалет входные двери и наблюдая за тем, как он брызгает в лицо водой.

— Вертолетики… летают, спать не дают… — шепчет Вэл, натужно растирая глаза и, вдруг пошатываясь, резко хватается за край раковины.

— Э-э, да тебя водит, друг мой, — с этими словами я беру его за плечи и пытаюсь сдвинуть с места, но он, упрямо вцепившись в раковину, продолжает смотреть в зеркало немигающим взглядом.

— Я тут это… чуть-чуть напачкал из окна… Меня тошнило… — смущенно добавляет Вэл, а я, громко вздыхая, стараюсь не рассмеяться. Никогда ещё Вэлиал Донцов не падал так низко — сначала прыгал через костёр, потом провёл ночь в антисанитарных условиях, висел на заборах, ездил на пьяном коне с риском свернуть себе шею, целовался у всех на глазах с хуторской амазонкой, а потом ещё и блевал в палисадник. Кажется, его инициация прошла чуть более бурно, чем я предполагала.

— Ничего страшного, — успокаиваю я его. — Тут какие-то кусты под окном, никто не заметит. Считай, ты просто органически намусорил. Это, в конце концов, не пластик.

— Да, — оживает Вэл, успокоенный мыслью об эко-френдли характере собственного поступка. — Ты права, Полинка. Я тебя так люблю-ю…

— Так, ты это… — останавливаю его от неожиданных объятий. — Давай-ка сначала зубы почисти. И ополоснись слегка, это тоже не будет лишним, — оставив его на пару минут в ванной, тут же бегу назад с запасной зубной щеткой, которую вожу с собой в любом багаже. — Справиштся один? Или, может, помочь и полить из ведёрка?

— Не, я сам, — абсолютно не смущаясь, от того, что я предлагаю поучаствовать в процедурах его омовения, Вэл по-хозяйски берет у меня щетку и тут же включает воду. — Двери не закрывай! Я хочу поделиться с тобой своим… опытом! — он говорит с таким придыханием, что в ту же секунду я понимаю, что никогда и ни за что не раскрою ему секрет его жокейского подвига.

Знали ли мы оба, когда я легкомысленно собралась в не самую приятную командировку в родной город, а он — когда примчался мне на помощь, как нас обоих изменит эта поездка? И ведь изменения произошли так незаметно, несмотря на бурные события, в которые мы ухитрились вляпаться. Вот она я — сижу и с самыми серьёзным видом прикидываю, что нужно купить в мою столичную квартиру холодильник побольше, а в коридоре, наконец, вкрутить лапочки. Старые перегорели ещё год назад, но мне было плевать — а теперь вот нет. И я серьезно рассматриваю мое жильё не только как перевалочный пункт между поездками, а как место новой жизни вдвоем, маленькой семьей. А Вэл, который по дороге ко мне боялся прикасаться к ручкам маршруток, не обмотав ладонь влажной салфеткой и, приехав, тут же устроил обтирания и дезинфекцию микробов, сейчас плещется в сельской душевой, радостно поливая себя водой из ковшика. Еще и шторку неплотно запахнул, и дверь держит открытой.

Чудеса да и только. И то, что мы молчим об этом, не делает их менее реальными.

Вэл, правда, долго молчать не намерен:

— Водичка-водичка, умой мое личко! — довольно мурлычет он. — В новую жизнь — так чистым красавчиком. Полинка, слышь! Я такой красавчик!

— Да уж, наслышана, Вэл. Мы все офигели от твоих подвигов.

— А я как офигел, — доверчиво сообщает он, выглядывая из-за шторки. — Я, вообще… не сказать, чтобы всё помню… Но когда это случилось — ночь, первобытная природа, никакой помощи и поддержки — и я, укрощающий дикого зверя…

На секунду его голос срывается, и я не могу понять — то ли от переизбытка чувств, то ли потому, что вода попала ему в рот и он громко отплевывается и пускает фонтанчики, как большой ребенок.

— Короче, в ту самую секунду я и переродился! Это… это было как прыжок в пропасть, понимаешь? Когда ты или разобьёшься, или попадёшь прямо на свое место в этой жизни и обретёшь… — снова прерываясь, выплевывает воду Вэл. — Силу! Которая тебя поведёт по жизни к твоей цели и судьбе! Так раньше на Сечи в козаки посвящали — нужно было в полной темноте пройти по самой опасной тропинке и перепрыгнуть через пропасть. На дно стелили солому… но тот, кто прыгал, об этом не знал — и те, кто перемахнули через обрыв, становились всесильными — характерниками и колдунами! Именно их боялись больше всех. Теперь и я… я тоже чую в себе этот дар, эту память предков!

— Ого, Вэл… — не подозревая о таких глубоких познаниях истории, переспрашиваю я. — А это ты откуда знаешь? Я что-то такое слышала от местных когда-то, но ты… Ты вообще чужак здесь.

— Сама ты чужак! Гордей Архипович за ужином рассказывал! Я его как раз слушал, а ты чем занята была? — распахивая шторку, он выходит, повязав одно полотенце на поясе, а второе — элегантной чалмой на голове. И хоть выглядит он сейчас не как суровый козак-колдун, а как девочка-инстаграмщица, все-таки, что-то в нем неуловимо изменилось. Движения стали какими-то другими. Что еще за чертовщина? Неужели действительно таинственная магия здешних мест преобразила Вэла?

— Ох, бля… болит все, пиздец… — тут же раскрывает секрет своих новых повадок Вэл. — Особенно вот тут и тут, — показывает он на руки под мышками и внутреннюю часть бёдер. — Чувствую себя тупым качком — руки-круассаны, ноги враскорячку!