— Знаешь… я передумала, — шепчу еще до того, как понять, то хочу сказать.

— Что — передумала? — его голос сейчас такой же, как и мой — глухой, срывающийся. Мне тоже тяжело говорить — хочется немного помолчать, упокоиться, перевести дыхание. Но я не могу, это само рвётся из меня.

— Я передумала. Я не уеду через восемь дней. Я поменяю планы, какие смогу… И останусь здесь. Еще на неделю. Ну… как? Ты не против? — немного пугаюсь я, глядя на его лицо, ошарашенность на котором не скрывает даже полумрак.

А вдруг это лишнее? Вдруг этого не стоило делать? Вдруг все то, что есть между нами — яркое и откровенное — возможно только потому, что это временно? Что это конец нашей связи, дышащий в затылок с самого начала, придаёт краскам силу, а чувствам остроту? И если мы продлим этот момент, то вся магия просто рассеется, пропадёт?

Вместо ответа он громко выдыхает, его пальцы буквально впиваются мне в плечи, и волнение, которое звучит в его голосе — настоящее, неподдельное:

— Серьезно? Полин… ты не шутишь? Ты точно останешься?

Если всё-таки это неправда, и он просто не хочет меня обижать, значит я ровным счетом ничего не понимаю в людях. Если не так выглядит искренность — то как же? Хотя… Сейчас я не могу поручиться, что понимаю даже сама себя, так что… возможно все. Но мне очень хочется верить, что он действительно рад.

— Точно, останусь. Еще ровно на неделю. Так что у нас не восемь. А целых пятнадцать дней. Классно, да?

Он отвечает не словами — поцелуем, глубоким и долгим. Кажется, мое неожиданное решение не только не расстроило его, наоборот — подхлестнуло. Я тоже снова хочу его — безумно, до ноющей боли внутри, до оглушающего понимания, что если у нас будет больше времени, не будет никаких поводов надоесть друг другу. Будет просто больше счастья. Боже мой, как же это здорово — быть такой счастливой!

Раз теперь у нас есть время — мы не торопимся. Перекатывая его на спину, я приподнимаюсь на коленях и снимаю все лишнее с себя и с него, отбрасывая одежду в ближайший угол. По-прежнему не включая свет, ловлю его за руку и тяну на себя, помогая подняться с пола, а после — наверх, в место, которое нам обоим так нравится, которое расслабляет и успокаивает. Вода в душевой смывает легкую усталость, дарит приятную расслабленность и возможность снова быть вместе — очень нежно, неторопливо, растягивая каждую секунду так, чтобы это проходилось по обнаженным нервам, становилось невыносимо сильно, остро и чувственно. В нарочной неспешности столько же кайфа, сколько и в страстном нетерпении, и мы можем выбирать, какими быть.

Ведь теперь у нас есть время.

Но ни тогда, когда он, прижимая меня спиной к покрытой тёплым паром плитке, отпустив от страсти все тормоза, говорит на ухо слова, от которых у меня закатываются глаза, ни тогда, когда, добравшись, наконец, до кровати, смеясь мы решаем, что это был долгий и трудный путь — и конечно же, не собираемся спать (ведь теперь у нас есть время!) ни тогда, когда под утро у меня не остаётся сил ни на что, кроме как, свесившись с края матраса, с наслаждением закурить и выпускать дым колечками в потолок, и Артур неожиданно берет сигарету из моих пальцев, делая несколько глубоких затяжек, чем удивляет меня до отвисшей на несколько секунд челюсти (вот тебе и «сын маминой подруги»!) ни тогда, когда сон всё-таки подкрадывается к нам, и мы одновременно отключаемся на влажной от испарины и тепла наших тел кровати — ни в один из этих моментов самая главная мысль, родившаяся этой ночью, не даёт о себе знать.

Она все еще скрывается, умело маскируясь под радость от того, что у нас появилась еще неделя, под предположения о том, что отношения на расстоянии, может, не такая уж и глупость. И что в будущем можно попробовать наладить поездки друг к другу.

Эта мысль ещё слишком слаба — поэтому ей приходится прятаться, пока она не окрепнет, не прорастет так, что покажется, будто она всегда была здесь, со мной. Несмело трепыхаясь, она уже заявляет о том, что я не хочу прекращать общение с Артуром ни через восемь, ни через пятнадцать дней. И отношения на расстоянии на самом деле не выход. Потому что расстояний между нами может и не быть.

Нет, я не допускаю вариантов остаться здесь. Тут моя позиция категорична, как и в самом начале. Я хочу совсем другого. Чтобы Артур уехал со мной. Бросил все, к чему привык — свою семью, которая так нуждается в нем, своё дело, своих друзей и приятелей, которых знает с детства, всю свою жизнь, которую провёл здесь. И начал с нуля в новом городе, которого никогда не видел, не знал и неизвестно ещё, понравится ли он ему. Но — со мной.

Мне так страшно от самого намёка на эту мысль, что я старательно прячу ее даже от себя. Как будто её нет, она не моя, чужая.

Никогда не читайте и не тревожьте чужие мысли. Не зря они спрятаны так глубоко — в скрытых записях, обсуждениях, в самых дальних уголках нашего мозга. Открытия, которые они принесут, могут слишком сильно изменить не только вашу жизнь, но и жизни тех, о ком вы не догадываетесь.

И это может им совсем не понравиться.

— Ещё неделя? Полик, ты уверена? — снова спрашивает Настя, а я, помешивая ложечкой кофе, довольно киваю, хоть она этого и не видит. Да, я остаюсь дольше, чем планировала, да все решено, да, я в своём уме.

— Но ты же говорила, что у тебя срочное предложение, что заказчики еле согласились подождать. Как ты объяснишь им новую задержку?

— Вот так и объясню. Скажу, что у меня уже проект вне очереди, очень важный, и что я сейчас занята только им. Так бывает, Насть. Человек предполагает, а бог располагает, — не сдержавшись, начинаю хихикать в трубку, представляя, как буду объяснять это щепетильным голландцам, позвавшим меня снимать на фестиваль современного урбан-арта. Боюсь, такого они не поймут, даже если я попытаюсь разложить им на пальцах.

— Слушай, а ты там точно трезвая? — уточняет Настя, с подозрительностью относясь к моим беспричинным смешочкам.

— Да ни в одном глазу! Вот те крест! — подражая вчерашним хуторянам, подарившим нам наливку, по паре глотков которой мы с Артуром всё-таки хлебнули за завтраком, уверяю я ее.

Сегодня он снова опоздал — конечно же, из-за меня. Я понимаю, что это неправильно, в чём-то даже низко радоваться тому, как летит в тар-татары его налаженная жизнь. Но ничего не могу с собой поделать. Что-то я не замечала, чтобы такое безукоризненное следование режиму делало его счастливым. Скорее, это было похоже на бегство — еще не знаю, от чего, но надеюсь скоро выяснить.

Это всего лишь каникулы, заслуженный отпуск, которого у него никогда не было. Если можно назвать отпуском приход к полудню вместо семи утра.

Но для него это и так настоящее шалопайство, сказал Артур, и добавил, что на работе из-за этого уже ползут сплетни и слухи. Сначала из-за его вечернего явления в субботу, потом за целый выходной в воскресенье, плюс еще и сегодняшний утренний прогул. И на мой совет ответить, что «начальство не опаздывает, начальство задерживается» в открытую расхохотался и заявил, что тогда ему точно вызовут скорую. Потому что он — как раз то начальство, которое всегда приходит первым и уходит последним. И никогда с его стороны такого саботажа не было.

Эти его слова меня на самом деле радуют. Кажется, я первая, кто открывает ему прелесть утренних опозданий и помогает заработать славу раздолбая. Отлично. У меня в запасе еще много приемов, которые, ему, уверена, понравятся. Буду выдавать дозировано и так, чтобы не навредить. Учту весь свой опыт.

— Поли-ина, — тянет Настя, прерывая мои размышления. — Ты меня пугаешь. Ты чего говоришь как моя бабушка? Какой ещё крест? Что они там с тобой сделали всего за неделю?

— Да ничего, все круто, — продолжаю смеяться я, знаком показывая Денису, чтобы принёс еще кофе. До встречи с Эмелькой мне надо выветрить из головы следы отлично проведённого утра и легкий эффект от фруктовой наливки. Или это совсем не в наливке дело?