Ага, толерантными. Расскажите мне о толерантности. Я очень рано узнала, что это такое. Когда меня гнобили в этой херовой школе, когда только пришла за то, как выгляжу. За то, что говорю. За то, как поступаю. За то, что умнее их всех. Как валили на каждом предмете. Как занижали самую проходную оценку.

Сама Ви гнобила. Она вспомнила о этом. Не сразу, но вспомнила, когда я заставила ее сделать это. Не знаю, было ей тогда так стыдно, как она это показала, или это очередной пиздеж.

Наверное, было. Я хочу верить в это.

Да и от неё это было нечасто — ну поржала пару раз, когда я волосы сильно коротко стригла, назвала «тифозной». Просто повторяла за другими. Но, блядь, как же бесило, что все то, что должно быть моим — олимпиаду, научные работы, конкурсы всякие — давали ей! Просто потому что она такая! И понимаю, что она ни при чем — а не могу простить.

Суки, рассорили нас с самого начала.

Но теперь они подавятся все. Потому что Ви меня слушает. Она поняла, что я права. Она на моей стороне.

Ясно вам?

П.с. А Ви на олимпиаду не поедет. Я убедила ее, что это тупо показуха. Ей самой никогда не нравилось. Я ей это доказала. И она пошла и набухалась — видела это по ее фоткам. Жалко, что без меня.

Жалко, что меня там не было.

Тоже хочу быть с ней на фотках. Вместо них. Я там должна быть, рядом. Я еще немного подожду и сделаю это.

Я не буду больше прятаться.

Потому что я хорошая. А они — говно сраное»

…Выдыхая, снова откидываюсь назад и снова долго-долго смотрю в монитор. У меня нет сил делать какие-то выводы. Нет сил думать обо всем этом.

И нет времени — напоминает мне таймер, громко пища и подсказывая, что пора вызывать такси и ехать за Вэлом, что я и делаю, чувствуя себя как в тумане.

До этого подобный эффект у меня был только после встреч с Артуром — какие-то последствия сильной эйфории, не отпускающие слишком долго. Я могла стукнуться об угол, или на пару минут потерять ощущение реальности, забыв где нахожусь, или поймать себя на том, что вдруг дышу взволнованно и глубоко, а сердце выбивает отчаянную чечетку в груди, как будто это самые последние его удары.

Сейчас со мной то же самое. Полнейшая прострация — только не от счастья, а от… ужаса? Нет, скорее от подавленности. А еще — боли и досады, что все вышло именно так. Что в этой истории не оказалось хороших и плохих, и даже мое яростное негодование превратилось в тлеующие угли, пекущие изнутри не менее больно.

Я хотела найти жерту и обидчика, а нашла двух жертв. Двух девчонок, поломанных взрослыми в угоду своему легкомыслию и амбициям, вытесняемым на детях.

Кажется, виноватый в этой истории всё-таки есть, и не один — воспитатели, родители, учителя. Именно они, играя Виолой и Кристиной — самой желаемой и нежеланной в любом коллективе девчонками, создали такое поле напряжения, искусственно развели их в красный и синий угол ринга, создали вражду, которая в итоге вылилась не в симпатию, даже не в приятие друг друга на зло всем, кто постоянно их стравливал. А в какую-то отчаянную отдушину, которую они находи друг в друге так недолго. Пока одна из них не выдержала.

Может, скоро не выдержит и вторая?

А что, если ее бравада, ее стойкость и намерение «вырасти и всем показать» — это только ширма. Ведь прикрывалась же Виола маской веселой прожигательницы жизни. Может, и Крис просто прикрывается этой непробиваемой чернотой?

«И я не скучаю по тебе, слышишь?!» — раздаётся у меня в ушах ее голос, кричащий слова, из дневника. Вот только за ними так же мало правды, как и за Виолиным разгуляем. И скрывается за ними прямо противоположное.

Именно об этом я думаю, сидя на заднем сидении такси, спешно прокручиваясь электронные страницы дневника в макбуке у себя на коленях и не обращая внимания на ворчание очередного водителя о том, что «повтыкали морды в свои компутеры, как зомбари какие-то, правильно в Библии сказано — антихрист всем через интернет печать на лобе поставит». Мне сейчас плевать на эти бредни. Я пытаясь понять — на самом ли деле есть в Кристине этот стержень, которым она так гордится, или это всё-таки фикция, поза, чтобы всех позлить, а значит, она не менее уязвима, чем Виола.

«9 июля.

Мы вчера еще говорили. И в личке переписывались и потом, по телефону. Она меня услышала. Кто бы подумал — она не такая тупая овца, как я думала. Вернее как — тупая, но какое-то чутьё в ней есть. Она не мозгами понимает — а как укуренная пифия. Что-то такое своё ловит из воздуха и несёт полную хуйню. Но за ней иногда скрывается прямо что-то мудрое.

Мы, говорит, как Инь и Янь. У меня сразу фейспалм — тяжело сдерживаться, когда так много бреда несут с уверенным видом. При чем тут, говорю Инь и Янь, мужское и женское? А она — нет, не мужское и женское. Инь и Янь, чёрное и белое. Как свет и темнота, которые переплетаются, и в каждом есть точка от противоположного.

И тут меня накрыло. Так красиво я бы сама никогда не сказала.

Как чёрное и белое, и в каком есть точка от противоположного. Свет делится светом с Тенью, а она отдаёт ему каплю себя.

Как я и Ви.

И пока я охуевала и чуть не разревелась, Ви просто отошла, взяла какой-то бутер и стала его есть. Вот так, прямо перед монитором, не выходя из скайпа.

Сука… Она сама не поняла, что ляпнула.

Она же мне этим внутри все взорвала! Дура, она хоть знает это?

Конечно, нет. Конечно, не знает.

Я почти развалилась на части от охуения — а она этого не видела. Даже, ели бы захотела — не смогла бы увидеть. А я тоже не подала виду.

Но… Блядь. Он признала во мне мою тень. Пусть по-своему, по-тупому, но признала. И не осудила.

Мы вроде как сблизились

Это странное чувство… что мы… и правда как части одного целого. Теперь и она въехала в это. И говорит об этом нормально, даже зная, что я слила эти ее фотки. Она одна поняла, зачем я сделала это.

А на остальных мне похуй.

Я показала ей ее — и перестала быть для неё тупой серой массой на которую она внимания не обращала. Теперь я для неё человек.

Я такое тогда почувствовала, когда поняла это…

Она. Меня. Увидела.

Это как луч прожектора выхватывает тебя из тени — и ты понимаешь, что ты есть. У тебя есть лицо… И волосы. И тело.

И чувствуешь себя не мразью, а человеком. Живым.

В каких-то тупых книжках это называется блаженством. Вот у меня было что-то типа такого.

И за то что она дала мне свет, я захотела поделиться с ней частью тени. Дать ей немного себя. Ну, так для баланса. Как Инь и Янь. Чтоб в каждом была точка от противоположного.

Я покажу ей, какая она есть без этой долбоебической ретуши. И что я готова смотреть на неё любой. Вот тогда и посмотрим, кто настоящий друг, кто останется рядом.

Все отвернутся от неё, если она станет другой. Все.

А я останусь. Одна с ней. До конца.»

А ведь так оно и вышло, думаю я, захлопывая макбук и понимая, что мы приехали. Несмотря на то, что по словам Эмельки, в курилке в ту ночь было полно народу, на самом деле, для этих двоих был только они.

И Крис была рядом. До конца.

Подталкивала Виолу к краю подоконника, за то, что не оправдала надежд и прогнулась под толпу.

Или, наоборот, просто задирала от ревности, сжирающей ее изнутри?

Никогда не присваивайте другого человека, даже желая поделиться с ним самым лучшим, что есть у вас. В конце концов, это ваше «лучшее» его и погубит. А вы никогда не можете этого принять.

Никогда не сливайтесь, не растворяйтесь, не проникайте в других.

Вы сами не можете знать, кем окажетесь для них — лекарством или ядом.

Даже подъезжая к центру, я все ещё не могу избавиться от заторможенности, охватившей меня после дневника Кристины. Одни вопросы. У меня так много вопросов, которые я надеялась, исчезнут после чтения этого блога. А он их только добавил.