— А за учителями в этот момент никто не побежал, нет? — продолжаю недоумевать такой беспечности я. Неужели вчерашние дети переиграли в компьютерные игры и верят, что и живой человек может сохраниться и ожить, спрыгнув с высоты?

— Да ну, какие учителя, это ж предательство, — продолжая всхлипывать, объясняет Эмель. — Ей бы характеристику жуткую дали и аттестат отобрали. За такое бы — точно.

— И что… И что дальше?

— А что дальше… — голос Эмель становится глуше, по всему видно, что она заново проживает события вчерашнего вечера. — Ее всё-таки попробовали снять — так она царапалась, пищала как кошка. А рама же открыта — я на этом месте аж зажмурилась… Думала все, пипец, свалилась таки… Но нет ещё. Пока — нет. Ну, ей говорили наперебой — ты чего, Виолка, слезай, ты что творишь! Это уже кипеш натуральный, не прикол. Сейчас же всех застукают, аттестаты отберут, завтра к директрисе вызовут характеристики перепишут и такие выдадут, что даже на вокзал бомжевать и то стремно будет идти. А она только смеётся, и как будто ждёт от нас ещё чего-то. Не знаю, может, Крис и могла ее остановить — она ж у нас самая умная, всегда нужные слова знает. Но она так и стояла с каменным лицом, ничего не говорила — типа она выше этого, а Виола — сама себя на посмешище выставляет. Да много кто как дураки себя вели, хоть и страшно было, но как будто и весело даже, что она так откровенно позорится. Кто-то даже на телефон продолжал снимать. Виолка выцепила это взглядом, и в последний раз говорит — что снимаете? Снимайте-снимайте! Чтобы всем это видео показали, я же знаю, как вы можете разносить фотки и видео по сети! А вот, говорит, как я могу! Я могу — а вы нет! Смотрите, говорит, смертельный номер! С вас только сто тысяч лайков, ребята! И… И… и спрыгивает, теть Поль, прямо вот как будто играет, чтоб на видео лучше смотрелось… И чтобы мы все просто испугались, а на самом деле там не четвёртый этаж, а первый… И маты постелены для мягкости. Только какие там маты — асфальт самый настоящий. И высота ужасная. Только она об этом как будто не парилась… Вот вообще. Руки еще так раскинула… широко, и как… как упадёт… Ещё и смеялась при этом. А девчонки в курилке кричали. У меня этот ее смех до сих пор в ушах стоит, теть Поль… Ей не страшно было. Ей совсем не было… страшно… — Эмель снова рыдает, ее плечи трясутся, а я, придвинув стул, только и могу, что обнимать ее, пытаясь прижать к себе посильнее, чтобы взять на себя хоть немного боли от ее воспоминаний.

Я понимаю, что услышала все, что хотела. И даже больше.

Почему-то внутри меня все еще жило ожидание, что трагедия случилась просто по дурости, по самонадеянности или по чьей-то преступной халатности. Но, услышав, как все было на самом деле, снова чувствую, как по спине ползет холод — как и всякий раз, когда дело касается истории Виолы. Слишком все странно, страшно, как будто в срежиссированном фильме — с использованием специальных приемов, от которых трясёшься от каждого шороха.

Зато теперь мне становится ясно — Виола была на таком дне, в такой эмоциональной яме, что, воспринимать ее поступки и слова как слова адекватного человека уже невозможно. И прыжок этот — совсем не ее выбор. Она действовала как поломанная я внутри, но на вид благополучно склеенная кукла, которую сначала швыряли о стенку, а потом столкнули вниз, вовремя дёрнув за нужные ниточки, готовые порваться.

И все это время кто-то стоял за ее спиной. Та самая тень, которая знает своего хозяина больше, чем он сам, способная накрыть его и поглотить, уничтожить и разрушить полностью. Тень, которой вполне вероятно, была Кристина, все время как будто случайно появлявшаяся рядом, задиравшая Виолу, провоцировавшая ее, вложившая ей в голову свои мысли и своё видение того, кем, по её преставлению она является. Пустой, никчёмной дурочкой, променявшую свою жизнь на сто тысяч лайков. И ведь так, вслед за Кристиной будут думать многие. Очень скоро все поверят в это. Ведь даже Виола — и та поверила.

…Я иду по освещенным вечерними фонарями улочкам центра после того, как мы с Эмель расстались у ее подъезда, перед этим проговорив еще около часа на свежем воздухе, способном успокоить и выветрить ужасы произошедшего.

Впереди у меня много, очень много работы. Просто так от этой трагедии я уже не смогу отвязаться. Хотя бы потому, что сама оказалась вписана в неё, пусть и по случайности. А еще потому что скрытая опасность, этот холодный пульсирующий нерв, эта странная нить проходит слишком близко от тех, кого я знаю и люблю. И чтобы она никак их не задела, нужно хорошенько разобраться во всем, вывести из тени то, что было спрятано слишком глубоко. Чтобы тень больше не высасывала, не выпивала ничью жизнь, не подталкивала к краю, обещая обманчивое успокоение — там где темно, там где нет волнений, там где все просто и тихо. И безнадежно черно.

Никогда не стоит погружаться в тень. Пусть жизнь кажется непредсказуемой, несправедливой, полной суеты и глупых сиюминутных желаний. Но она пульсирует, бьется и живет. Меняется сама и меняет все вокруг себя.

В тени же спокойно и тихо. Никаких тревог. Никаких огорчений. То, к чему стремятся многие, уставшие от потрясений, растерявшие часть себя и свои силы. Им кажется, что блаженный покой — это то, что способно их излечить. Забывая при этом одно — блаженный покой — это отсутствие движения, отсутствие изменений. Отсутствие жизни. Блаженный покой — это и есть смерть.

Никогда не погружайтесь в тень. Даже если кажется, что она безопасна, что с ней можно поиграть, обмануть и успеть выйти назад, до того как чернота затянет с головой.

Едва начав игру с тенью, уже можно считать себя проигравшим. Потому что в ней нет дна. Она поглощает все, с чем соприкасается. Даже саму себя она давно поглотила.

— Оп-ля! Лови меня! — не дождавшись, пока, закрыв за собой дверь, Артур бросает у порога большую сумку, я подпрыгиваю и ногами обхватываю его бёдра, а руками — шею. — Что-то ты рано сегодня. Или наоборот — поздно?

Он держит меня легко, почти без усилий. Я чувствую себя свободно и в то же время надежно. Идеально. На часах — восемь тридцать утра, и он снова у меня. Прямо какое-то наше с ним время.

— Прости, Полин. Я вчера тупо… проспал.

— Да ладно тебе, — улыбаюсь от искреннего смущения, застывшего на его лице. — Я сама вырубилась, пока тебя ждала. Людям надо иногда спать.

— Не-а, — шутливо задирает он меня. — Какое спать? Я на это не подписывался.

— Ну, не сейчас конечно. Это я о прошлой ночи. Нам обоим надо было отдохнуть.

— Прошлой, может, и да, — согласно кивает Артур, подсаживая меня немного выше, чтобы наши глаза находились вровень. — Но не сегодня. Мне до самого утра никуда не надо. А тебе?

— И мне тоже. Круто, да?

Забыв о разговорах, мы целуемся — медленно, с наслаждением и чувством каждой секунды, которая принадлежит нам. Я успела соскучиться по нему, пусть мы и расстались только вчера днём — и по тому, как его вдруг ведёт и он делает шаг назад, чтобы сохранить равновесие, чувствую — он тоже скучал.

— Как ты? Что делала? — прерываясь, Артур опускает меня на пол, пока я, посмеиваясь от того, как мы не можем справиться с волнением, поправляю на себе платье.

— Да так… Лучше тебе об этом не знать. А ты?

— Да так. Лучше не спрашивать, — в тон мне отвечает он. — Хотел порешать всё срочное. И чтоб мозги перестали долбить.

— Но сейчас хоть никаких проблем? — подхожу к дивану и быстро убираю с него открытый макбук и блокноты, в которых черкала записи всю ночь. Вернее, ту часть ночи, пока ждала звонка Артура и уснула там же.

— Да пошло оно всё… — доносится из дальнего угла его голос. — Что мог, я сделал, а в остальном — без меня разберутся.

— Вот и правильно, — согласно киваю. — Да пошло оно все.

— Так… Куда это? — уточняет Артур, достав из сумки, с которой приехал, несколько пакетов. — Я тут купил кое-чего, как и обещал.