— А ты можешь сказать, что нет, — безошибочно угадывает мою несостоявшуюся хитрость Артур. — А вот твой Вэл — никогда не поверю, что не поможет в этом вопросе. Да он выглядит как чувак, который вечно со всеми судится. Такой, знаешь, не плюй рядом.

— Очень похоже на Вэла, — моя улыбка быстро гаснет под влиянием следующей мысли. — Ты все-таки хочешь, чтобы я на них заявила? На кого, Артур? На Наташку? На ее подруг? На полицию? На весь город? Или на Кристину, которая устроила на меня разоблачение — ты кстати, видел эти ее посты?

— Да. Еще на вокзале, как Вэла посадили. Я телефон включил, думал прозвонить в город по работе — ну и… увидел. Слушай, она совсем без руля, эта блогерша? Я сразу не понял, когда ты мне сказала, что всё-таки на нее вешаешь весь тот трэш, который у малой на выпускном случился. Я, помню, ее защищал даже. Как один человек может так всех переколотить? А теперь вижу — может. Поэтому и говорю — надо Вэла подключать. Он тоже блогер и тот еще хайпожер. Только нам сейчас это и надо. Пусть поднимет такой хайп, какой только сможет. Чтоб под что угодно подвёл — под преследование за профдеятельность, под клевету, под оскорбление достоинства, под побои, да под что угодно. И пусть зацепит всех, чем больше народу, тем лучше. Чтоб это они от позора отмыться не могли… а не ты.

— И не ты… Это что же, мы со всем городом воевать будем? — я протягиваю руку, чтобы дотронуться до его плеча и у меня это почти получается — ладонь, которой повезло больше, и по ней не топтались ботинками, ложится ему на локоть, но тут же сползает вниз — от таблеток, которыми меня напичкала Эмелька, я чувствую сильную слабость.

— Да мне посрать, Полин… То есть, все равно. Против всех так против всех. Мне краснеть не перед кем, — он раздраженно дёргает плечом, а потом, чтобы смягчить свой жест, накрывает мою сползшую на сиденье ладонь своей.

— Неправда. Ты хоть и сказал что для тебя твоя семья — никто, но тоже переживаешь. Там же слив года просто. И мы с тобой. И ты без ничего, — я снова начинаю странно булькать — этот звук теперь заменяет мне смех.

— Да ладно, Полин, — по-прежнему хмурясь, Артур внимательно смотрит на дорогу. — Охеренные фотки. А кому не нравится — пошли все нах… Короче, ты поняла.

— Куда уж понятнее, — как же тяжело смеяться только внутри себя. Теперь я хочу быстрее поправиться еще и для того, чтобы можно было нормально смеяться или плакать, обнимать Артура со всей силой, на которую я способна, и больше не видеть в его глазах выражения затаённой вины и злости. — Ну, а если серьезно? Что там было — на хуторе, когда я уехала? Тамар Гордеевна — она сильно истерила?

— Не то слово, — Артур, наконец, позволяет себе устало улыбнуться. — Пока я приехал, она уже лежала с компрессом на голове и с тонометром в руке. Ей давление раз десять меряли-перемеряли, все бегали вокруг, тряслись, как она любит. Я прям помешал этому ее празднику.

— Ого… А про нас с тобой — тоже узнали? Потому что Гордей Архипович…

— Ну вот дед как раз ее в комнате и закрыл, чтоб не кричала на весь хутор. Сказал, семейные дела надо по семейному решать, а не горлопанить на всю улицу.

— Слушай… Не хочу признавать, что я совсем не разбираюсь в людях… Но твой дед — сколько я на него фырчала, а он спокойнее и нормальней всех отреагировал… А я его упырем и самодуром считала.

— Да там тоже не все гладко. Но да, он один в адеквате остался. Сказал, чтоб я тебя брал и шуровал куда подальше, и носу в эти края не совал, пока не уляжется. Но чтоб к осени обязательно вернулся, он нам хату присмотрел.

— Ох, мамочки…

— Да, вот так. А пока, сказал, будет разгребать весь этот гадюшник, что мы устроили. Я не стал уже ничего говорить, насчёт осени. Ему не до того было — у них с матерью пошла коса на камень, никогда не видел, чтоб они так ругались.

— Что-о? — от удивления я даже приподнимаю голову с сиденья. — Тамара Гордеевна ругалась с отцом? Она ему слова поперёк не говорила никогда! Судя по тому, что я помню… Всегда только с уважением и полным послушанием к нему относилась!

— Ну, на этот раз послушание кончилось, — еще больше хмурясь, отвечает Артур. — Там у них какие-то свои тёрки, старые. Она ему припомнила то, чего я не знал, и знать не особо хотел.

— Что именно? — я действительно не могу поверить, что скандал, устроенный в городе с лёгкой руки Кристины пошёл такими кругами по воде, что затронул даже Гордея Архиповича и его отношения со взрослой дочерью.

— Да старая история какая-то. Чего он ее в город выслал, не дал жить, как она хотела и с кем хотела. А мне всё спускает, не может на путь истинный наставить. Что-то такое. Сказала, что он ей всю жизнь сломал и она типа все это время несчастная была. Поэтому мы все ей по гроб жизни должны. И я должен, и если я не… Чего там «не», я уже не понял — психанул и уехал.

— Жалеешь? — понимая, что это глупый вопрос, тем не менее, не могу его не задать.

— Да о чем жалеть, Полина? Все эти спектакли я дома насмотрелся — про несчастную и обиженную, и что никто не ценит и не любит. И все должны были тут же доказывать, что ценят и любят — и доказывали. Только знаешь что? Я задолбался. Никому я ничего доказывать больше не хочу. Думаешь, я не знаю, что она на отца злится — какой-то он ей по жизни не такой, виноватый уже просто тем, что есть рядом. Что ходит, что дышит. Пиздец, семья — где мать настраивает детей против мужа, против соседей, против всех чужих! Сколько себя помню — всегда так было. Все вокруг плохие, одни мы хорошие, нам все можно, только чтоб вместе. И вырваться из этого — никак. Потому что тогда она сразу умрет, а ты будешь виноват. Не семья, а сраная секта. Думаешь, у одной Натальи такая уверенность, что она может творить, что захочет? У Нины тоже. И у ее детей. У Алевтинки и ее малых поменьше, но тоже есть. У Златки с Радмилой еще непонятно что в голове, а Эмель ты видела. Мама права, маме все можно. Нет, все. Пошли нахер. Не хочу больше даже слышать, ни слова этого бреда.

— А Борис Олегович? А дед? С ними общаться будешь? — теперь я понимаю, что слова «У меня больше нет семьи», не были сказаны им сгоряча. И, несмотря на то, что образ большого и дружного семейства окончательно развенчался в моих глаза самим же «наследником» клана, где-то глубоко внутри, куда не успело пробраться действие снотворного, мне становится очень обидно за эту лопнувшую мечту, за фантазию детства о прекрасном доме, где все друг друга любят и абсолютно счастливы.

— Не знаю, Полин, — снова устало и как-то растерянно выдыхает Артур. — С ними по крайней мере можно говорить. Это не потому что мы мужики, между собой сговорились. Просто они не истерят. И с ними можно что-то порешать. И то… как-нибудь потом. Смотря какая реакция у них пойдет на то, что я в город не вернусь. Я уже ко всему готов, понимаешь? И после сегодняшнего — ничему не удивляюсь. Вообще ничему.

— Вы помиритесь, — точно, как Эмелька говорю я, не в силах поверить в то, что Артур способен так одним рывком вычеркнуть из жизни всю родню, даже тех, у кого с ним наибольшее понимание. — С Гордеем Архипычем, он тебе и так время дал. И с Борисом Олеговичем… Теперь я думаю, может, я зря от него сбежала? Может, он предупредить хотел, когда пришёл ко мне?

— А вот тут я без понятия, Полин, честно. Отец никогда не был таким чтоб прям сильно активным. То, что он к тебе приехал… Это я не знаю, как его раскачать надо было. Ладно. С ним, может и поговорим. Я позвоню ему, как с тобой решим. Мы сейчас подъезжаем уже. Только это… Тебя сейчас отсматривать будут, придётся немного потерпеть. Но так правильно будет. Я уже раз облажался по полной — не могу во второй раз допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Нам ехать потом часов восемь, надо быть уверенным, что ты выдержишь дорогу и тебе, вообще, можно.

Чтобы снова снизить его напряжённость, хочу пошутить, что я сама уже не верю, что мы когда-то вырвемся из этого городка — потому что сейчас меня упекут в стационар и запретят переезды, мы осядем здесь в подполье и чтобы не воевать с местными, придётся таки сбегать к Гордею Архиповичу на хутор, Артуру взять на себя обязанности главы поместья, а мне — учиться доить коров и обхаживать лошадей. Но вовремя прикусываю язык — шутка, даже не произнесённая начинает казаться мне зловещей, и мысль о том, что город просто так нас не отпустит, снова начинает покалывать изнутри тревожным суеверным предчувствием. Что ж, если за откуп городу нужна была жертва — надеюсь, моих сегодняшних сомнительных подвигов будет достаточно. И новой крови больше не понадобится.