— Ты… нельзя так говорить, даже думать нельзя! — продолжает Эмель, спешно тараторя. — Дядь, послушай! То, что сейчас творится — это пипец, конечно, кто же спорит, не думай, что я это оправдываю! Мне самой, знаешь, как стремно, от того, что они такое делали и говорили — все наши, все эти два дня! Я почему из дома ушла — мне тоже за них было… стыдно! Очень стыдно! Но это сейчас, дядь, пойми! Сейчас нам надо просто успокоиться… И побыть отдельно, я ж не спорю — вы уезжайте, я вот — буду с Дэном, и домой не хочу возвращаться. Но когда-то мы все остынем, и снова начнём встречаться, общаться — только как нормальные люди! Должен же у нас из этого хоть какой-то урок быть! Мы поймём, что так нельзя, и никто ни к кому не будет больше лезть, никому указывать — и будем как взрослые и родные люди. Родство — оно же никуда не денется! И мы… простим друг другу всё. Всё, что натворили — каждый из нас! Мы все где-то были неправы — кто больше, кто меньше. Ты тоже не белый-пушистый… Сначала обманывал нас, не помогал, когда было надо, а потом вообще — опозорил на весь город. Да, это у теть Поли в компании, среди таких как Вэл, считается, что ничего такого! А у нас… Денис подтвердит — мама с бабушкой даже на улицу выйти не могли первый день, над ними все соседи смеялись — типа вырастили сынка на свою голову, вы только посмотрите! Носились с ним как с писаной торбой, цену не могли сложить, всех девок нормальных отгоняли — а он посмотрите с кем связался! С просроченной бабой из гейропы, где ни семьи, ни жизни нормальной… Прости, теть Поля, это не я так думаю, просто, что говорили повторяю…

«Да не парься и ни в чем себе не отказывай. После тех комплиментов, которых я начиталась, меня уже ничего не смущает», — хочу сказать я, но вместо этого только морщусь и слегка шевелю пальцами уцелевшей руки, как бы дав разрешение на любые слова.

— Так хоть ты… не говори так. Ты же у нас самый умный всегда был, самый серьёзный! Вот и будь умнее сейчас! Обида пройдёт, все сгладится. А если вы все рассоритесь, навсегда… Что мне? Что нам всем тогда делать?

Похоже, этот вопрос, вся глубина отчаяния которого отзывается даже во мне, Артура мало волнует. Продолжая смотреть на Эмельку, он тихо, с расстановкой, как будто обьясняет ей трудную задачку, которую сам давно решил, говорит:

— Ты неправильно меня поняла, Эмель. Дело не в обиде. Я просто хочу, чтоб каждый ответил за то, что сделал. Потому что так надо — по справедливости, понимаешь? А обиды у меня нет. И семьи у меня тоже нет. Они мне больше никто. Все, закрыли тему.

— Как… никто? — Эмель совсем не желает закрывать тему, и с каждым новым словом Артура лицо у нее становится все более ошарашенное. Как и у Дэна, да и у меня тоже. Хотя… зная характер Артура, его как раз семейную упертость, трудно ждать чего-либо другого.

— А… я? Я тоже никто… Дядь?

— Если будешь общаться с ними — и ты.

— Артур! — не выдержав, одновременно выкрикиваем мы с Денисом, понимая, что сейчас одна Эмель несправедливо отдувается за грехи всей семьи, даже за те, к которым непричастна.

— Повторять больше не буду. Ты меня поняла. Вы все меня поняли. Всё, хорош языками чесать… Полина, ты как, на обезболивающих продержишься ещё? Надо до больницы дотянуть.

Его не трогает ни вид ни рыдающей, закрывшей лицо руками Эмельки, ни хмурого Дэна, бормочущего сквозь зубы ругательства и явно не ожидавшего от друга такой жестокости, ни мои протесты — настолько бурные, насколько я могу их выразить.

— Нет-нет, только не в больницу, я не хочу… Я не поеду!

— Не выдумывай. У тебя полголовы в крови, это нельзя на самотёк пускать.

— Артуро, слушай… А, может, реально не надо? Перекантуемся до утра вместе — если какая-то фигня случится, все таки легче толпой решать!

— Дядь… Дядь! Не уезжай, а! Ну, куда ты на ночь глядя?

И мой голос, тоже вплетающийся в общий гул:

— Мне уже хорошо… мне не надо осмотр, не надо в больницу…

И его ответ — снова какой-то механический, усталый:

— Полин. Ну хоть ты не…

Что «не», он так и не договаривает, но мне почему-то кажется, что он хочет сказать: «Хоть ты не добивай меня», — и, не найдя в себе сил спорить, я умолкаю. Хорошо, не буду пререкаться и возражать. Надеюсь, он знает, что делает. Но в больницу я по-прежнему не очень-то хочу.

Я думаю об этом, когда после недолгих совещаний о том, кто что делает в ожидании утра, вползаю в салон машины Артура, автоматически оглядываясь — мы вышли через чёрный ход, на часах половина третьего ночи, и в парке уже никого нет.

Время играет нам на руку — начиная с того момента, как он вернулся. Было уже слегка за полночь, толпа успела разойтись — и Артур свободно зашёл в кофейню к Денису. Стараясь на думать о том, что всего этого можно было избежать, явись я сюда немного позже, устраиваюсь на переднем сиденье немного боком — почему-то, если я сижу, как обычно, прислонившись спиной, жутко ломит затылок и головная боль возвращается новой силой. Жалеть о случившемся сейчас нет смысла. Нужно думать не о том, что случилось, а о том, что делать дальше.

Может, действительно, несмотря на нежелание встречаться с докторами, пусть посмотрят меня, сделают там… МРТ или рентген, чтобы узнать, что с моими мозгами. Всё-таки, впереди у нас длинная дорога в другой город. Хотелось бы перенести ее нормально и не впасть в старческое слабоумие, когда до старости еще далеко. Тогда и впрямь получится, что Артур связался с больной и немощной, и я испорчу ему жизнь и цветущую молодость.

— Ну что? Поехали? — он садится рядом, негромко хлопнув дверью и трогается с места так мягко, как будто пытается задобрить самого сурового в мире гаишника. — Как ты? Не тошнит?

— Не-а, — теперь, когда мы снова вдвоём, я даже пытаюсь улыбнуться. — Ты меня лечишь. Одним своим присутствием.

— Полин, не надо… — я понимаю, что мою попытку пошутить он воспринимает как успокоение, как слова «Ты не виноват, что так вышло», только еще больше подогревающие его чувство вины.

— Не указывай мне… что надо. И что не надо, — с шумом вдыхая сквозь зубы, когда, несмотря на его желание ехать аккуратно, мы всё-таки подпрыгиваем на небольшом ухабе, возражаю я и добиваюсь того, что он всё-таки улыбается краешком губ — вспоминает о моей нетерпимости к любым приказам. И правильно. Пусть вспоминает. А заодно и подумает о чём-то другом, отвлечется.

— Слушай, а у вас в больнице… МРТ есть?

— Вот теперь ты точно прикалываешься, — тень улыбки исчезает с его лица. — Какой там МРТ, тут хоть бы дежурный врач трезвый был. Хотя… Может, сразу в область? — прищурившись, он как-будто что-то прикидывает. — У нас же реально травматология так себе. Ну, вручную тебя осмотрят, молотком постучат…

— Не надо молотком, мне и так настучали. И в область не хочу… Я в норме!

— Полин, — привычным движением он кладёт мне руку на колено ноги, которую я поджала под себя, чтобы было удобнее сидеть. — Сейчас как бы не до шуток. Не надо делать вид, что тебе не больно. Я… блядь, я как сам это чувствую… Если б было можно, я бы лучше подставился, только чтоб не ты… Ладно. Извини, это все трындеж, тупо слова… Сейчас главное, чтобы тебя врач просмотрел — всё-всё, не в области. В нашу городскую едем, не волнуйся. Раньше надо было волноваться и что-то делать… Уезжать, как ты говорила. Нет, я захотел выебнуться, хутор тебе показать. Вот и выебнулся…

— Общение с Вэлом не пошло тебе на пользу. Теперь ты ругаешься как он, — несмотря на просьбу Артура, я не могу не подшучивать над происходящим — в чём-то то это действует на меня как дополнительное обезболивающее.

— Да ладно, — невесело хмыкает он, и тут же снова становится нахмуренно-сосредоточенным. — Ты меня просто с худшей стороны не знаешь. Вэл ни при чем… Кстати, насчёт Вэла. У него есть номера каких-то адвокатов или доверенных, кто мог бы это дело разогнать? Справки из больницы про травмы и побои у нас сегодня будут. Только у нас тут ими можно жопу подтереть — а вот у вас…

— Почему именно у Вэла? Неужели, думаешь, у меня нет хороших юристов? — стараясь не уточнять, что мои юрисконсульты специализируются на интеллектуальной собственности и авторском праве, обиженно спрашиваю я.