— Ч-что?

— Волчье время, — спокойно повторяет он, его ладони, расслабляются и опускаются вниз — держать меня так настойчиво, чтобы я не отворачивалась и не психовала, больше не надо. Я опять недоверчиво улыбаюсь, больше не опасаясь того, что нас могут услышать. Нет, это не может быть серьезно. Какое еще волчье время?

— Время, когда день борется с ночью… Да ладно, Полин, ну мне так рассказывали, — Артур смущается в ответ на мой насмешливый взгляд. — И что в этот самый час, с четырёх до пяти, творится все самое плохое — люди умирают от инфарктов, все убийства и серьёзные ограбления происходят как раз перед рассветом.

Пытаясь унять удивление от нового неписаного закона, я вспоминаю, сколько раз мы с Вэлом вываливались из ночного клуба и шли в другой, на афтепати, которые он так любит, как раз в четыре утра. Небо на землю не падало, жуткие ангелы не трубили о конце света — так почему здесь надо непременно разбежаться?

— Артур, сейчас июль, рассвет как раз в четыре утра! Волчьего времени не осталось! Неужели люди перестанут умирать от инфарктов?

Теперь давимся смехом уже мы оба, и новое дуракаваляние, пришедшее на смену неприятной настороженности, нравится мне гораздо больше, да и ему тоже.

— Короче… Запоминай, — теперь он запускает пальцы в мои волосы и стягивает с них резинку, а я откидываю голову назад, чтобы сильнее почувствовать эту свободу и остро-покалывающее ощущение, пробегающее по коже от его прикосновений. — Как только все разойдутся, это часам к трём будет… Ты выжди с полчаса. И выходи на дорогу сразу за задними воротами. Это куда мы сегодня с Олянкой ездили, не перепутай. Не в главные, а в задние.

— Поняла, не в главные.

— Там дальше легко. Ты только не запутайся, ладно?

— Ладно.

— Будет уже светать. Иди до первого перекрёстка. До самого первого, не дальше.

— До первого перекрёстка, да.

— Вот там свернёшь налево. Налево, Полин!

— Налево…

— И жди меня у переезда. Ты когда свернёшь, там будет видно — это не остановка, а такой… пятачок. Там есть лавка, ты увидишь и поймешь — это он. Опять! — теперь уже Артур не может сдержать раздражения, когда слышит новый стук в дверь. Все мои вопросы по поводу того, не жалко ли ему оставлять место, в котором он так счастлив, в эту самую секунду испаряются бесследно — от такого плотного внимания сбежит кто угодно, как бы сильно он ни любил свою землю.

— Я поняла. До перекрёстка и дальше, направо до переезда.

— Налево! — поправляет он меня, протаскивая за собой к окну, которое открывает быстрым и привычным движением. — Первый перекрёсток, и налево до переезда.

В дверь снова стучат.

— Полиночка! — раздаётся голос уже более взрослый и спокойный. — У вас там щас вечирка, так можно я пока поубираю у тебя, пока вы йдете гулять?

Кто это еще? Кто-то из женщин постарше и похитрее, кто не стремится пролезть нахрапом, а действует тоньше, деликатнее. Кто их знает — по своему ли желанию или по наводке Катерины?

— Ответь им, сейчас ломиться начнут, — подсказывает Артур, садясь на широкий подоконник и свешивая ноги в сторону двора, ничуть не смущаясь, что прыгать придётся в заросли винограда.

— Я… Я сейчас! — тут же следую его совету я. — Дайте только из туалета выйду! Минутку!

— Та шо ж ты там в туалети так долго! Полиночка! Давай швидше, там вже вечеря началась, давай, не заставляй ждать!

Ясно-понятно. Точно по наводке Катерины — иначе с чего бы такая спешка.

— Запомнила? — Артур не спешит отпускать меня. — Первый перекрёсток, потом налево.

— Да… Я не перепутаю.

— Все. Буду тебя там ждать. А сейчас — открывай двери, а то их там разорвет от любопытства. И не бойся ничего. Я рядом.

Мои щеки и губы все еще горят, и этого не может скрыть темнота, которую я рассеиваю, включив свет в комнате, после чего открываю дверь. Я не слышу ни возмущённых охов-ахов симпатичной помощницы, неожиданно прибежавшей ко мне с уборкой и знающей меня по имени. Почти не замечаю, как хлопоча по комнате, она косится на открытое окно, сразу понимая, что в него кто-то недавно выскочил. Не чувствую абсолютно ничего, когда оставляю посторонней женщине ключ от своего временного жилья — все мои ценные вещи ей не нужны, камеру она вряд ли узнает в чехле, а телефон тут вообще никому не понадобится. Делаю вид, что не вижу подозрительного взгляда еще одной из хуторянок, на которую едва не наталкиваюсь в одном из переходов, и даже не сразу реагирую, когда из какой-то подсобки на меня вываливается тот самый румяный мужчина, который перед началом вечери тащил два пузатых бутыля на общий стол.

Теперь у него в руках бутылка поменьше, закрытая пробкой и прикрученная проволокой, а в глазах еще больше веселья.

— Х… хочешь? — предлагает он мне от души, протягивая пузатую бутылку, но я отказываюсь, не сразу замечая, что он увязался следом и идёт теперь со мной к выходу.

— Та оно ж вкусное! Пробуй! — настойчиво предлагает он и я снова ускоряю шаг — как и он.

В итоге, из большого дома мы выходим вместе — сначала я, зло оглядываясь вокруг, готовая метать громы и молнии, если кто-то сейчас хоть слово поперёк скажет, а следом мой довольный жизнью спутник в попытке догнать меня.

— Стой! Стой, ты куды тикаешь, прытка яка! Та шо ж я тебе сделав, я ж не обижу, погоди! — обиженно кричит румяный хуторянин, а я все ускоряю шаг.

Пересекая площадку перед конюшнями бегом, я всё-таки отрываюсь от него и подбегаю к беседке, как раз в тот момент, когда Вэл, принюхавшись к своему бокалу, отхлёбывает из него наливку тайком от остальных гостей, ещё не начавших пить без традиционных тостов. Он сидит недалеко от Гордея Архиповича, несколько мест рядом с которым остаются пустыми — я подозреваю, что одно из них для Артура, который еще не вернулся, на втором сидит довольная Оляна, глядящая на Вэла с искренним любопытством. И в этот самый момент меня догоняет мой попутчик с пузатой бутылкой, громко возмущаясь при этом:

— Ну ты й бегаешь, ну бегаешь! Еле угнався. А от и мы-ы! — довольно заявляет он, отвлекая на себя внимание и ставя свою бутыль на край стола. — Добавочка пришла! Мы шо, ничего не пропустили?

И только по взгляду Катерины, которую я тут же обнаруживаю среди гостей, вижу, что, мое появление усугубляет ее самые худшие догадки.

— Кошмар. Як так можно… Петро-Петро… Жинка ж беременна, в больнице на сохранении лежит! — громко укоряет его соседка Катерины, которой та взволнованно шепчет что-то на ухо.

— А шо! Имею право! Есть у меня свои интересы, чи не? — недовольно бурчит Петро и пробирается по рядам, пока я пытаюсь понять, как попасть поближе к Вэлу, и стоит ли это делать — место рядом с ним с ним заняла Оляна, от чего он светится как новый пятак.

— А ты чо стовбычишь? А ну давай, сидай уже! Не стой, сидай со мной, говорю! — продолжает активничать Петро, распихивая остальных, чтобы подвинулись немного и для меня. Я хорошо знаю таких людей — находясь всегда под хмельком, они готовы вступиться за каждого, лишь бы не сидеть без дела. И даже если они об этом на утро не вспомнят, это не отменяет того, что у них очень широкая душа — в трезвом состоянии, а уж в пьяном — тем более.

Не найдя ничего лучшего, я присаживаюсь рядом с Петром, краем уха ловя обрывки разговоров Вэла, ставшего для меня недосягаемым сейчас, когда я смотрю на него с другого конца стола. Как всегда, войдя в образ, мой ковбойский друг рассказывает Гордею Архиповичу что-то запредельное, типа «развития и процветания конного бизнеса», добавляет пару слов про «инвестиции и эко-туризм, которые преобразят ваш край!» и заканчивая тем, что «готов посвятить весь свой талант и положить все свои стремления на благо вашего хутора, чтоб все, кто на него точит зуб, умылись кровью!»

Последнее предложение вызывает в сидящих поблизости особенное оживление, но сквозь одобрительные голоса ко мне снова доносится: «От же бесстыдник. Ну как так можно… И она, тоже мне, журналистка! Надо все хозяину сказать, пусть знает!»