Этот вопрос ставит меня в тупик.

— Каким шампунем?

— Та детским. Тамара Наташке й Але ще косы мыла, когда те змалечку приезжали. З уткою такой, жовтенький.

— «Кря-кря»? — догадываюсь я и тут же начинаю хохотать, забывая о страхе. Ай да Гордей Архипович, ай да тонкий нюх! Фруктово-ванильная курительная смесь Вэла и вправду пахнет сладко, немного пряно, дразняще и очень аппетитно, совсем как любимый шампунь нашего детства, который нам всегда хотелось выпить.

— Та он самый. А ну давай, Василю, поясни — як отаким пользоваться? С него хоть толк есть, чи чисто для виду?

— Это не табак, — наконец, откашлявшись, произносит Вэл и делает движение рукой, чтобы забрать вейп, но безуспешно. — Это курительная смесь для пара. Тут нет никотина почти. Это без вреда для здоровья. И запах поприятнее будет, да! — морща нос, уточняет он, когда дым от трубки касается его чувствительных ноздрей.

— Шо значит «не табак»? — кажется, Гордей Архипович никак не может вникнуть в основу хипстерского курения — безвредность для здоровья. Относительная. Как утверждает производитель.

— Это смесь, жижка. Есть вообще безникотиновая, есть немного с никотином. Есть посильнее, но я такое не предпочитаю, — важно говорит Вэл, снова протягивая руку к вейпу и получая его в свое распоряжение. Видимо, узнав, что это какое-то баловство, Гордей Архипович потерял интерес к удивительной штуковине, которая еще и пахнет «Кря-кря». — И его не курят, его парят. И рак лёгких никому не страшен, — выразительно зятгиваясь, Вэл выпускает белое облако густого пара, от которого хозяин усадьбы тут же начинает кашлять.

— Та шоб тебе! — раздраженно прикрикивает он на Вэла, и тот, растеряв бравый настрой, тут же пятится назад. — А ну прекращай! В сраку себе подуй своею жижкою! Тьху, гадость!

Прикрыв рот руками я продолжаю смеяться, пока Вэл оскорбленно прячет вейп за спину, а Гордей Архипович продолжает подкалывать его за предательство табачных традиций.

— В общем, поняв я. Поняв, Василю. Це надо курить, якщо тебя болячка разобрала — як инагаляция! Я на такое девчат возив в поликлинику, когда соплями хворали. Там тоже пару было, страх! Та токо разве ж это курево? Таке… Баловство одно! Люлька для задохликов! — и приближаясь на шаг, он хлопает его по плечу, от чего во взгляде Вэла возникает выражение, с которым, должно быть, смотрел несчастный Андрий на своего батька, Тараса Бульбу, произносящего легендарное: «Ну шо, сынку, помогли тебе твои ляхи?»

— Ой, Поля, як ты с ним жить собираешься, га? — продолжает веселиться Гордей Архипович, пока Вэл становится все мрачнее. — Токо подумай — выходишь ты зранку на кухню, а там отакое чудо, сидит у халате, ще й свое кря-кря дует! Слышь, Василю! Ты, може, ще й мяса не любишь? Й чарки с нами не выпьешь?

— Нет, выпью! — Вэла, наконец, прорывает от возмущения, он устал молчать. — И мясо буду! Вы не сморите, если я городской — я совсем не задохлик! Я, может, и люльку вашу покурю, и коня объезжу, и… А вейп — это как кальян, он люльке не помеха! И, вообще, что вы только говорите о мясе и чарке, а где они? Я, может, уже давно есть и пить хочу, вот потом и покажу вам, на что я способен! А то пристали… к голодному человеку! Что ж вы за хозяин такой?

Теперь приходит моя очередь пятиться — меньше всего я ожидала, что «Василь» пойдёт в такое наступление. Но хозяину дома, наоборот, нравится эта бойкость:

— А твоя правда, Василь, одними балачками сытый не будешь! Уже и начинать можно. Добре, шо не боишься сказать, шо голодный. Держать гостя на сухом пайку — це ж не по-людски, не по-хозяйски якось. Все, не ждём больше никого — хто загуляв, той сам виноватый. Явятся, когда найкращи шматки поедим — от и наука будет, так?

— Т…так, — довольно кивает Вэл, еще сам не веря в такое счастье — феодал одобрил его поведение, перестал обзывать задохликом и зовёт к столу. — В большой семье зубами не щелкают! — довольно добавляет он и подмигивает мне, в то время как начинаю коситься в сторону дома — мне хочется забежать в комнату, оставить бесполезный телефон и подобрать волосы, пыльные с дороги, еще и жутко мешающие, вызывающие испарину в удушливую июльскую ночь.

— Я на минутку, — сообщаю я Гордею Архиповичу, подталкивающего меня в спину, как и Вэла, направлении стола, который уже успели накрыть, и теперь все больше людей сходится к нему — мужчины и женщины садятся на на лавки, молодежь же кучкуется в беседках, откуда раздаётся громкий смех и обрывки разговоров. — Умоюсь после прогулки и руки ополосну. Василь успел уже это сделать, а я — нет. Отпустите?

— Та чего ж нет? Конечно, отпускаю! — недоуменно косится на меня Гордей Архипович. — Чего ж ты до сих пор молчала? А ты? Э-э, жених! Як так — не проследив, шоб жинке твоей удобно было? Сам пику умыв, а она стоит, топчется… А ну бигом до хаты, Поля, и вертайсь! Десять минут даю! Бо ничого не достанется, я ж бачу — Василь все пожере!

И, не обращая внимания на оскорбленность, проступившую в лице Вэла, я разворачиваюсь и бегу к дому, посмеиваясь и заражаясь настроением этого вечера — необычного, странного, высушенного суховеем, который дул нам в лицо какой-то час назад, а сейчас превратился в застывшую, плотную ночную духоту, которая сменится прохладой только к утру. Но все равно, сейчас мне здесь даже нравится. Если расслабиться и перестать дёргаться от каждого подозрительного слова, все очень даже неплохо.

То, что я нахожу комнату, где меня разместили, не запутавшись в длинных коридорах-переходах, понимаю, когда ключ ныряет в замочную скважину. Вот ещё одно доказательство тому, что если расслабиться и меньше думать о каких-то призрачных опасностях, то все будет легко и просто.

Быстро бросив ключи на стол, пересекаю комнату в направлении маленькой «уборной», дверь которой спрятана за шторкой. Приоткрыв кран, умываюсь прохладной водой — даже лучше, что здесь нет горячей, в такие душные ночи, наоборот, хочется свежести. Провожу мокрыми ладонями по волосам, после чего связываю их в хвост на затылке. Немного подумав, смачиваю ладони и ещё брызгаю каплями на лицо и шею, чтобы сохранить ощущение прохлады.

Возвращаюсь в комнату, ставлю телефон на зарядку — скорее автоматически, чем по необходимости. Здесь, на хуторе без связи он по-прежнему бесполезный кирпич, но меня это уже не расстраивает. Еще раз оглядываюсь, отмечая про себя, какой уютной кажется моя спальня при мягком свете абажура, гашу свет, открываю дверь, делаю шаг за порог — и тут же оказываюсь обратно в комнате, еле сдержавшись, чтобы не вскрикнуть от неожиданности.

Чьи-то руки быстро заталкивают меня внутрь и, почти успев испугаться от того, что не ориентируюсь в темноте, понимаю, что это Артур — вернее, узнаю его наощупь. По губам, по волосам, в которые тут же ныряют мои пальцы — так странно, телом я чувствую его быстрее, чем сознанием. По его ладоням, которые скользят вверх по моим плечам и останавливаются на шее, несильно сжимая ее с двух сторон, по дыханию, которое я ловлю в перерыве между поцелуями — и оно пьянит, одно на двоих, такое горячее и прерывистое. Спиной я чувствую стену, к которой он меня прислоняет, а на руках — маленькие песчинки, то ли с его волос, то ли со щек

— Ты весь в пыли, — говорю я, стараясь прижаться к нему ещё теснее, совсем забыв, что за минуту до этого умывалась, стараясь сохранить в себе ощущение свежести. Теперь я тоже хочу быть пыльной и грязной с дороги, пропитаться его запахом — это нравится мне гораздо больше, чем безликая чистота.

— Я только вернулся. И сразу к тебе.

— Вот и правильно, — я не спрашиваю, где он был и почему только сейчас приехал. То, что он рядом — важнее. — А это… Это что? — привыкнув к темноте, только сейчас замечаю, что он одет и его просторная рубашка перехвачена через грудь широким ремнём.

— Твоя камера. Из машины принёс. Ты ж у нас фотокор, не забыла? — смеётся он, пока я стаскиваю всё это с него — Артур помогает мне, быстро снимая и откладывая на пол сумку-чехол, а я пальцами пробираюсь ему под рубашку, чтобы лучше чувствовать его кожу, горячую и сухую, прогретую солнцем.