— А можно? — вскидывается Даша и ее глаза начинают блестеть, как будто ей пообещали самый лучший в мире подарок.

— Так чего ж нельзя? Приходи! Мне пара хороших рук не помешает, а ты любишь Лямочку, вот и поухаживаешь за ней. И она тебя знает, обрадуется, что подружка к ней пришла.

— Хорошо! — звонко выкрикивает Даша и, подбирая штанины белоснежных бриджей, устремляется к одной из беседок, крича на ходу: — Мама! Ма! Я еще вечером к лошадкам прийду! Я попросила! Мне разрешили!

— Сколько счастья. Попробуй откажи такой любительнице лошадей, — не могу не откомментировать я, проходя сквозь открытое ограждение манежа и продолжая коситься на Ляму, которая шумно фырчит, потряхивает головой и смотрит на меня одним глазом из-под длинной русой гривы. От неё исходит тепло и физически ощутимая энергетика какого большого и разумного существа. Интересное чувство — как будто встретился с представителем другой цивилизации, каким-то инопланетным существом, явно не глупее тебя. А, может, и умнее, кто знает.

— Ох, не говорите, — вздыхает Марина, заботливо похлопывая лошадь по холке, после чего берет ее под уздцы, и мы вместе выходим из манежа, направляясь к ближайшей конюшне. — Так бы и сидела тут с утра до вечера. Шебутная она, Дашка. Кто б подумал, что раньше еле говорила, заикалась страшно. А то и вообще — молчала, как воды в рот набрала. Я сразу, как учиться ездить с ней начали, думала, шо она — немая.

— Не может быть! — не могу сдержать удивления я в то время как резвая болтовая Дашки и ее громкий голос продолжают доноситься со стороны одной из беседок. — Прямо не верится, девчонка — прирожденная болтушка. И это все лошади?

— А то… — Марина довольно кивает, убирая с глаз светлые, коротко подстриженные волосы. — Наша Ляма — она необычная. Лучше всех докторов лечит. Как будто все тяжёлое, все плохое от людей на себя берет. Любой сглаз, переляк и другие проблемы всякие. Поэтому так и бережём ее. Она не старая еще, но работает у нас больше всех. Нарасхват прямо наша Лямочка. Все хотят на ней покататься, — охотно делится Марина, а я стараюсь не обращать внимание на то, что причиной заикания она абсолютно серьезно считает сглаз или порчу.

Тут же в памяти всплывают слова Артура о том, что здесь каждый то ли верит во что-то сверхъестественное, то ли сам этим занимается.

Словно чувствуя, что я вспоминаю о нем, он неожиданно показывается из дверей соседней конюшни, побольше той, куда мы с Мариной ведём Ляму. И, отвлекаясь, я больше не могу вернуться к разговору, хоть бы о каких чудесах мне тут ни рассказывали.

И Артур, и его помощник, вышедший следом, не стесняются подставлять тело солнцу, как будто на расстоянии услышав мою мысль о том, что в такую жару чем меньше одежды, тем лучше. Но, если в долю секунды окинув парнишку-напарника взглядом, я отмечаю неплохую фрактуру, понимая, что он хорошо будет смотреться в кадре, как и многие из местных — загорелые, развитые, закаленные зноем и ветрами, то с Артуром этот трюк не работает. Мой взгляд словно приклеивается к нему, и это тоже что-то из разряда чуда. Остановившись, я просто не могу отвести глаз, хоть бы сколько людей на меня ни смотрело, и какие бы подозрения это ни вызывало.

Он одет только в старые потертые джинсы, на которые сменил дорожную одежду, в руках держит ведро, наполненное мыльной водой, а его напарник тащит щетки и другие хитроумные приспособления. Солнце успело чуть прихватить его плечи, волосы, влажные то ли после купания, то ли после активной работы, спадают на глаза и я чувствую, как у меня начинает щекотать под ложечкой, а во рту пересыхает от волнения.

Круто. Вот прямо очень круто. Я вообще не контролирую свои реакции, а нам здесь куковать еще целые сутки, не считая сегодняшних. И как теперь мне тут жить, ходить и не выдать себя, не сболтнуть чего-то лишнего, если… все время будет так.

Я не знаю, что с этим делать. И только сейчас понимаю, что раньше надо был думать, но как обычно, этим не озаботился никто из нас.

Артур, поймав мой взгляд, тоже демонстрирует отнюдь не чудеса выдержки. Ставя ведро на землю, он обращается к помощнику, видимо просит его отнести туда, куда они вдвоём направлялись — и, быстро пресекая разделяющее нас расстояние, подходит почти вплотную, делает инстинктивное движение вперёд, потом назад, потом заводит руки за спину и застывает в молчании. В итоге мы все втроём — вчетвером, если считать Ляму, — стоим и пялимся друг на друга, и мне, если честно, так даже нравится. В отличие от его неожиданного появления на городском пляже, по приглашению Эмельки, сейчас мы не так растеряны и ждали встречи друг с другом. Я бы могла и дальше так стоять если бы мне разрешили просто смотреть на него, и не требовали никаких объяснений. Сколько угодно могла бы.

Ситуацию спасает Марина. Со своей добродушной непосредственностью, устав угадывать намерения хозяйского внука, она как нив чем ни бывало, спрашивает:

— Шо тебе, Артур? Ляму забрать у меня хочешь, или как?

— Я? — Артур прокашливается. — Ляму? Нет, не хочу, — и, спустя секунду, добавляет: — Как она, кстати? Нормально со здоровьем?

— Та слава Богу, не болеет. Ветеринар смотрел недавно, говорит, что все на мази. Не должно быть сюрпризов.

— Лямка у нас иногда прямо сдаёт. Никак не можем понять, в чем проблема. Волнуемся за неё страшно все. Иногда днями в вольере лежит, не поднять ее, ни выпасти, — наконец, обращается ко мне Артур, и я, не дослушав его, послушно киваю. Я сейчас с чем угодно могу согласиться, лишь бы он говорил. — Слышишь, Полин? Нравится тебе она? Самая спокойная и добрая лошадь у нас. Хорошо, что вы уже познакомились.

Я опять глупо улыбаюсь и киваю, не найдя слов для беседы с ним при посторонних.

— Это потому, что она на себя весь сглаз и порчу берет. Вот потом и страдает, бедняжка, — обьясняет Марина, и грустно вздыхает. — Не жалеет себя совсем. Все хотят на Лямочке поездить, а люди всякие бывают… как тебя — Полина? Вот такие дела, Полина. Как попадётся гад какой-то, она потом и не выдерживает, сил нет даже встать.

Странно, почему-то Марина не спешит записывать меня в касту старших, к которым надо относиться уважительно, но без особого интереса, называя имени-отчеству. Отмечаю это про себя, прежде чем услышать еще один ее вопрос:

— Слушай, Артур, а кто там ещё сегодня покататься хочет? Хоть нормальный человек, не как отот мент, от которого у нас вся конюшня на дыбы встала?

— Не волнуйся, хороший человек. Только нервный немножко, — Артур улыбается краешком губ, и я внезапно понимаю, о ком идёт речь.

— Вэл? Вэл будет ездить? — чуть ли не выкрикиваю я, тут же забывая о своём замешательстве.

— А то, — его глаза продолжают смеяться. — Он тут уже по всем конюшням прошёлся, помогал нам чистить стойла, сено носил, коней поил — так что на час езды заслужил.

— Целый час! — возмущается Марина. — Ну, я не знаю, хлопцы, Ляма уже и так уморилась, она с самого утра сегодня оседланная. Еще и три спецзанятия дала, Артур! Может, не надо?

— Так ты ее не гоняй, не надо по манежу, — стоит на своём Артур, и я вижу, как Марина уступает ему, не потому что согласна, а потому что его слово тут главное. — Давай покорми, пусть отдохнёт немного, а потом прогуляйтесь — самым спокойным шагом. И ей хорошо, грунт сменит, и попасется немного. Только давай не сейчас, а когда солнце чуть сядет. Чтобы не жарко было. Думаешь, это хуже, чем в стойле?

— Ну, раз так… — кажется, Марина не до конца верит этим словам. — Ой, Артурку, что-то ты мягко стелешь, та жестко спать. А клиент разве на такое согласится? Мы ж Ляму идём выгуливать, а не его. Еще заскучает, начнёт требовать, чтобы она его покатала, рысью погонит.

— Нет, поверь мне. Ему с головой хватит, — уверяет Артур и я слышу, как скрытое веселье опять прорывается в его голосе. — Это мой друг, я знаю, что говорю. А хочешь моего коня посмотреть, Полина? — неожиданно спрашивает он, и я еле успеваю сориентироваться, все еще пытаясь отойти от новости, что Вэл сейчас гордым всадником прошествует по местным полям.