Как будто захмелев от самого запаха винограда, закрываю окно, после чего и дверь на ключ, заботливо оставленный мне на гвоздике у входа. Выхожу из комнаты, после чего долго брожу по коридорам, пытаясь найти выход во двор. Параллельно замечаю, что дом строился очень своеобразно — интересно, что о такой планировке сказал бы Вэл? По всему видно, что пристройки здесь появлялись хаотично, в разное время, из разных материалов. После большой веранды и прихожей, в которой нас встречала Катерина, дом расходится на два крыла, к каждому из которых в свое время добавлялись комнаты и каморки. Не удивительно, что в свое время здесь располагался хуторской клуб — маленький для городского ДК, но более чем вместительный для сельского, и уж тем более, непозволительно огромный для одной семьи.

Сейчас, как мне кажется, здесь живет одно большое семейство — Гордей Архипович и его помощники, уж не знаю, по какой градации приближённые к хозяину. И это не считая вечных гостей, которые останавливаются тут подолгу.

Удивляюсь, почему никто из замужних внучек, дочерей Тамары Гордеевны, не переехал сюда — места здесь полно, особое положение членов семьи хозяина — гарантированно. И, тем не менее, кроме Артура, тут никого особо не знают и ни о ком не спрашивают. Разве что о Тамаре Гордеевне, да и то — старшее поколение, которое помнит ее еще девчонкой. Мимоходом думаю, а не разгадала ли я случайно главную проблему и боль хозяина поместья? То, что его внучкам и правнучкам не так уж интересно то, что для него составляет смысл жизни. Для всех, кроме Артура.

Кто знает, кто знает. Всё-таки, мы здесь на пару дней, не хватало ещё и к этим людям привязаться и проникнуть в их жизнь. Нет, нет и ещё раз нет. С меня хватает недавних событий, в которых я почти поставила жирную точку.

Никаких больше приключений, Полина. Понятно тебе? Только тишь, благодать и спокойствие.

В очередной раз напомнив себе, что не собираюсь нарушать это обещание, нахожу каморку, в которой мы расстались с Гордеем Архиповичем и Вэлом. Дорогу отсюда я уже помню. Опять налево, мимо подсобного помещения, мимо небольшой запасной кухоньки, из которой ароматно пахнет яблоками — и вот передо мной веранда, старенький ветхий диван у входа, накрытый тонким покрывалом, круглый стол с оставленными на нем следами быстрого перекуса. Пересекаю ее, толкаю дверь — и оказываюсь на улице, на крыльце, выходящем во двор.

Воздух, еще не успевший остыть, бьет в лицо словно жар из духовки, солнце, хоть и рассеянное листвой, слепит глаза, а шумная жизнь вокруг окутывает разноголосыми звуками.

На секунду мне становится даже стыдно за свой дневной сон — народ слишком активно занимается своими делами, сразу понятно, что лежебок тут не уважают. И, быстро сбежав с крыльца, я стараюсь быстрее влиться в этот шумный круговорот, чтобы не чувствовать себя чуждым элементом.

Те самые девчушки, которые таращились на нас сквозь окна веранды сейчас активно метут асфальтированные дорожки перед домом — одна поднимает пыль, другая тут же брызгает водой, обе смеются и дурачатся.

— И меня полейте! — прошу их, тут же наталкиваясь на недоуменные взгляды. Да неужели никто из взрослых их о таком никогда не просил? Или обливаться водой и смеяться на солнце тут разрешено только до совершеннолетия, остальным — все, нельзя, поезд ушёл, часики натикали?

— Девочки, не бойтесь, я не буду ругаться. Я серьезно! Побрызгайте водой! Вам не жалко, а мне не жарко будет.

Все еще молча и подозрительно переглядываясь, девчонки идут навстречу моей просьбе — одна из них несмело обдаёт градом мелких брызг из самодельной брызгалки.

— Еще! — требую уже с раздражением. — Давайте, активнее! — и дождавшись, когда красная в горох ткань моего сарафана плотно облепит спину и ноги, довольно выдыхаю.

Все, теперь мне какое-то время будет свежо — минут десять, не больше. Уж слишком печёт солнце, кажется, что вода тут же начинает испаряться, улетая маленькими облачками прямо на небо.

— Спасибо, девочки! — стараюсь, чтобы мой голос не звучал въедливо

Надеюсь, никого не смутит, что я вся в облипку — эта мысль приходит в голову слишком поздно, когда вдруг я вспоминаю непритворное возмущение дам-продавщиц в магазине с печенюшками. Ну да ладно, плевать. Здесь так жарко, что народ вообще голышом должен ходить. И если не делает этого — его, не мои проблемы.

Выкручивая волосы, по-прежнему связанные в хвост, огибаю небольшую пристройку и выхожу на открытую площадку, тут же останавливаясь и стараясь запомнить, впитать в себя все, что вижу.

Перед моими глазами — безусловно, главная часть поместья, его самое большое украшение — несколько больших, стоящих на расстоянии друг от друга низких знаний, будто бы вытянутых в длину, и в них я угадываю те самые конюшни, о которых говорил Артур. Издалека слышу целую какофонию странных, удивительных звуков, и понимаю, что там бурлит своя, неизвестная жизнь, и одной заходить туда мне почему-то страшно. Вместо этого присматриваюсь к большим деревянным беседкам, расположенным между конюшнями — всего их пять штук, и все заполнены людьми. Наверное, это те самые гости, приезжающие сюда пожить на несколько недель, а то и месяцев. Вот туда я могу зайти, почему-то чувствую свое на это право.

По пути к гостям мне попадаются ещё дети — по всему видно, приезжие. Они гоняются за котами и собаками, свободно шастающими по поместью, таскают на руках гусят и цыплят, верещат от счастья, и… выглядят абсолютно чужеродными, избалованными пришельцами, явившимися поглазеть на другой мир. Наверное, как и я.

И, уже подходя к беседкам, вижу две огороженные полукругом площадки — одна небольших размеров, а вторая — прямо-таки внушительная, с забором повыше, сквозь который все равно хорошо видно происходящее. Манежи — догадываюсь я, — маленький и большой. Сейчас большой пустует, а по маленькому неспешно трусит невысокая коренастая лошадка, на которой восседает девчушка лет восьми, очень ровно держащая спину и довольно легко управляющаяся с поводьями.

Посредине манежа, пока лошадь и наездница наматывают круги, за ними следит девушка, явно из местных — чуть старше помогавшей мне Катерины. Похоже, дела здесь идут неплохо, раз так много молодёжи, не спешащей сбежать в город, думаю я, сама удивляясь этой мысли.

— Тп-р-ру! Тпр-ру! — кричит девушка, взмахом руки дав понять маленькой всаднице, чтобы сбавляла скорость. — Давай, Дашуня, тормози! Все, на сегодня хватит! А то не встанешь с кровати на утро!

Девочка послушно следует команде, хоть выражение ее лица говорит о том, что ей очень не хочется это делать.

— Мари-ина! — капризно дует губки гостья, подъезжая к присматривающей за ней девушке. — Не хочу завтра, хочу ещё! Ну еще пара кружочков, ну пожалуйста!

Лошадь шумно фыркает, прядая ушами, как будто защищая ребёнка и показывая, что и сама не против еще покатать ее. Это вызывает во мне улыбку и, не скрывая любопытства, я стою и наблюдаю за маленькой драмой.

— Не, таки завтра уже, Дашуня, — Марина, несмотря на юные лета, непреклонна. — Ты ж помнишь, у нас порядок — это все. Ляме тоже отдохнуть надо, она у нас с самого утра работает. Это ж не машина, которую бензином заправил — и все, езжай куда хочешь. Это живая душа, относится к ней надо бережно, не только о себе думать.

— Хорошо, — девчушка недовольно сопит, но спрыгивает с лошади быстро и ловко, и одно это выдаёт то, что она здесь далеко не первый раз. — Хорошо тебе, ты с Лямочкой целый день! Я тоже так хочу! Не только, когда ездить можно! — снимая с головы защитный шлем и отдав его Марине, продолжает причитать она.

— Так против это я ж ничего не имею, — Марина, уловив мой заинтересованный взгляд, открыто и легко улыбается в ответ, и я чувствую все возрастающую симпатию к ней — худенькая, поджарая, одетая в простую выцветшую футболку и легкие холщовые шорты, она внушает доверие едва ли не с первого взгляда. Не удивительно, что именно она следит за гостями и, как я думаю, обучает их азам езды. — Приходи сегодня после вечери, почистим вместе Ляму, еще и покормим.