Интересно, смотрел ли Артур «Плейбой» в свои четырнадцать, или к тому времени все мальчишки перешли уже на интернет-моделей? Впрочем, с интернетом здесь полная засада, так что…
— На пару дней. Не больше, — отвлекаясь от размышлений, вспоминаю о вопросе Катерины и в тут же задаю ей свой. — А Артур Борисович часто здесь бывает?
Если к взрослым здесь по имени-отчеству обращаются, то так и быть, я тоже поддержу традицию.
— Артур? Нет, последние лет пять вообще нечасто.
Ага, значит для неё он всё-таки Артур. Как ненавязчиво она подчёркивает, что хозяйский внук принадлежит ее кругу, ее поколению. А я в ее понимании, видимо, нахожусь где-то в одной обойме с Гордеем Архповичем, ее матерью и, возможно, бабой Зоей, которая так щедро угощала нас черешнями при взъезде в хутор.
— … а вот как выпустился из школы, ну, Артур… — не подозревая о моих терзаниях, продолжает Катерина, взбивая подушки и отрывая маленькую дверь, прикрытую шторой, которой я не замечала раньше. — Так реже и реже стал наезжать. Дед Гордей говорит, когда-то он с месяц-другой летом гостил, даже когда на сборы вызывали… А потом как кинул спорт и соревнования свои — так лето напролёт жил. Иногда даже со школы его отпрашивали. Все наши завидовали — в мае еще учиться надо, а Артурку никакая учеба не нужна, он уже здесь, с конями, с утра до вечера возится. У нас хозяин такой, что со всеми, с кем надо, договорится, вот и с городскими учителями тоже. Вот бы мне так… — мечтательно вздыхает Катерина и после небольшой паузы продолжает: — Я тогда маленькая была, всего этого сама не помню. Так я вам, что слышала, говорю… Я застала уже, когда Артур занятой был, в городе у него всегда полно работы. Но это такое дело, временное. Когда-нибудь тут все его будет, придётся брать на себя целое хозяйство. Так что работа эта — пока есть, а потом и не станет. Дед Гордей только и ждёт, что он остепенится. Так тоскует по внуку, вы не представляете. И мы его тоже всегда ждём и скучаем. Мы ж тут почти как семья, Полина Александровна. И Артур тоже — наш. Поэтому так рады все у нас, что вы приехали. Вечером гулянку устроим! Вот по-любому, будет гулянка. Не зря наш Петро уже в камору бегал, пока мы шли — разве не заметили? Так и шастал, так и шастал туда-сюда, думал, я не увижу. А я все вижу, все! — она звонко смеётся, довольная своей наблюдательностью. — А это первый признак гулянки — если Петро за сивухой побежал… Смотрите, вот там у вас уборная и рукомойник. Еще один секрет этой комнаты. Говорю ж, вы тут как сыр в масле, молодой хозяин сегодня такой добрый. Он обычно не любит, когда у него даже убираются — а вас взял и пустил. Вы ему там что, приплатили по дороге, или как?
Вместе с Катериной смеюсь ее шутке с неискренней радостью, стараясь не думать о том, что одним махом узнала даже больше, чем хотела. Оказывается, у Артура здесь еще одна семья, и работа у его временная, а вся местная община только и ждёт, когда он образумится и возьмёт на себя все хозяйство.
Какая красота. Кажется, в своём желании провести свободное время с ним подальше от города я прыгнула из одного котла в другой, с еще более горячей водой. Удивляет только беспечное отношение Артура ко всему этому. Неужели любовь и привязанность к местам своего детства напрочь заслонили ему здравый смысл и осторожность?
Но сил думать об этом у меня сейчас нет — после дороги и рассказов Катерины я чувствую жуткую усталость, и желание упасть лицом в призывно разложенный диванчик становится нестерпимым. В конце концов, мне так настойчиво говорят, что у меня лучшая комната в доме, что пора бы воспользоваться своей привилегией. Тем более, после двух часов сна накануне.
Это желание так явно написано на моем лице, что его замечает и Катерина.
— Вы, наверное, отдохнуть с дороги хотите, да? А я тут все говорю и говорю. Заболтала вас совсем. Смотрите, там мисочка, ведерко — все есть. Захотите ополоснуться — вода летняя, не будет холодно вам?
— Нет, как раз то, что надо, — стараясь не думать о том, как отреагирует Вэл, когда узнает, что ему придётся ополаскиваться из ведерка, отвечаю я, еле сдерживая смех.
— Там еще летний душ есть, во дворе. Но он общий, а если не захотите выходить — тут у вас все условия, — трактует мою улыбку по-своему Катерина, и я спешу ее убедить, что совсем не насмехаюсь над предложенными мне условиями.
— Нет, нет, конечно, я здесь искупаюсь. Я смеюсь потому что мой друг… жених Василь — он никогда не был в деревне… то есть, хуторе. В общем, не знаком с вашими порядками, вот и представлю, как он будет удивляться. Вы только внимания не обращайте, если он слишком кричать будет. Это у него нервное. Он потом нормальный станет.
— Да конечно ж, станет, — покрывая постель тонкой простыней вместо одеяла, что очень уместно при такой жаре, соглашается Катерина. — У нас тут все нормальными становятся. По-другому никак. Ну, все, я пойду, Полина Александровна? Располагайтесь, отдыхайте. Вам, наверное, тяжело после дороги. Так что отсыпайтесь, к вечере все равно вас разбудят. С полей наши вернутся, кто коров пасёт и другую скотину. Народу больше будет, шумно станет. Так что спите себе, спите. Водичка, чтоб попить — вот там, в стакане. Колодезная вода, говорят, что лечебная. За вечерей увидимся!
Стараясь не обращать внимания на показную заботу, которую она демонстрирует, как будто я немощная родственница, еще раз благодарю и с радостью защелкиваю за собой дверь на старомодный шпингалет.
Наконец я одна. Здесь я испытываю такую растерянность, что минута, а лучше часы, когда меня никто не видит, начинает казаться мне подарком небес, в которые, как я помню, здесь неукоснительно верят. Об этом напоминает мне маленькая иконка, стоящая на одной из верхних полок и, тяжело вздохнув, я иду в импровизированную ванную, чтобы смыть с себя дорожную пыль и немного подремать на свежих простынях.
Я провариваюсь в сон, как только голова касается подушки, во мне не хватает сил даже на то, чтобы осознать, что именно здесь спал Артур много лет подряд, как-то прочувствовать эту близость с ним, раз другой нам не положено — у меня здесь жених Василь, а он — хозяйский внук, другого поколения и статуса.
На этом мое сознание выключается в один момент, как перегоревшая лампочка, и я проваливаюсь в темноту.
Просыпаюсь я так же резко, и первая мысль при пробуждении — я отключилась всего на десять минут, но часы на запястье показывают половину пятого — вечера или дня? Кто его знает, по какому принципу хуторяне делят свой день, если встают с петухами?
И настала ли уже эта вечеря, шумно ли там на улице, или все ещё затишье, как там Вэл, не слишком ли угнетают его порядки, которые так любит Артур… И главное — чем занят Артур, смогу ли я с ним хотя бы словом переброситься посреди такой толпы народа, привыкшего жить в общине, открыто и по старинке.
Понимаю, что ответы на все вопросы смогу получить, только покинув свое убежище, и собираюсь так быстро, как только могу.
Вся моя техника осталась в машине Артура, и я совсем не волнуюсь о ней. Зато сменная одежда здесь, в сумке-рюкзаке, который принесла с собой. Достаю и надеваю сарафан, связываю в узел волосы, умываюсь водой из рукомойника — удивительно, но она совсем не сушит кожу, как в городе. Чувствуя себя очень свежей и очищенной от городского воздуха, подхожу к одному из окон, поднимаю шпингалет и толкаю от себя деревянную раму. Виноградные лозы, до этого вьющиеся вдоль стекла (окна здесь, кроме форточек не открывают, чтобы удержать прохладу в доме) врываются внутрь буйно и дружно, как будто только и ждали приглашения. Они ложатся мне в ладони, тяжело и увесисто, и я, принюхиваясь к их пока что несмелому аромату, понимаю, что пройдёт неделя-другая — и эти молодые гроздья нальются солнцем и мёдом, набухнут и отяжелеют, и тогда здесь будет собран самый лучший урожай, из которого сделают самое вкусное в мире домашнее вино, сладкое и хмельное, веселящее и бьющее в ноги мягко, но наверняка.
Я помню его вкус, помню как мы с Наташкой тайком таскали его из заначек дяди Бори, как Тамара Гордеевна, раздобрившись, угощала нас, приговаривая, что лучше этого не было и быть не может, главное — знать меру. Вино — как крепкая любовь, говорила она, пьянит и выбивает из седла, не успеешь оглянуться — и увяз по уши. И именно сейчас, в эту секунду, я понимаю, откуда, из каких мест пошли все ее, казавшиеся мне старомодными присказки. Теперь я тоже вижу и чувствую это все. Вот только знаю ли меру? Нет, не знаю.
