— А это обязательно?

— Желательно. В противном случае я не смогу начать съёмку, потому что неотстроенная точка белого даст мне искажение цвета — и работать так я просто-напросто не буду. Неужели хочешь запороть весь ивент, к которому твой бойфренд так готовился? Я откажусь снимать, Эмель, так и знай.

Ее глаза делаются еще шире. Вижу в них то самое выражение, как и во время нашей первой съёмки, когда я давила на нее и задавала неожиданные, очень злые вопросы — и снова чувство закольцованности событий охватывает меня.

Видимо, об этом же вспоминает и Эмелька, понимая, что спорить со мной бесполезно и лучше уступить.

— Хорошо, — кивает она с каким-то обреченным видом. — Пойдём… те. Как скаже…те.

Молча выходим с ней из кофейни, где на нас сразу набрасывается группа Эмелькиных подружек:

— Полина!

— Полина! А когда начнётся фотосессия!

— Мы уже так долго ждём, Полина!

— Все скоро будет, девочки. Последние приготовления, — отвечаю автоматически, отмечая как много людей на улице. — Дайте нам буквально пять минут.

Ровно столько мне хватит, чтобы сказать Эмель все, что я считаю нужным, а в остальном — ее дело, верить мне или нет, и на чью сторону становиться. Я смертельно устала чувствовать себя виноватой.

Заворачиваем к огороженной стене фотозоны, на которой крупно и довольно неплохо выведено название и символика кофейни.

— Это Вэл нам скреативил, новую эмблемку, — говорит Эмель, следя за моим удивлённым взглядом. — Он хороший.

Не то, что ты — вот что она хочет добавить, но молчит.

— Ясно. Становись к стенке спиной, ко мне лицом. Бумагу натяни двумя руками и подними. Выше! Еще чуть выше! Все, достаточно.

Хорошо, что фотозона огорожена и ее охраняют красноречивого вида ребята, помощники алкогольных спонсоров. Наши манипуляции с Эмелькой и так привлекают внимание. Если бы люди могли пройти к нам, мы бы так и не поговорили.

А это сейчас, как ни крути, важно.

— Я не знала, что он твой дядя, когда познакомилась с ним.

Лист в руках Эмельки вздрагивает и опускается вместе с ее руками.

— Подними обратно и просто слушай меня. Это взрослая жизнь, Эмель, и дела решать мы будем по-взрослому. Не привлекай к себе внимания, для всех остальных мы настраиваемся. Что в принципе, так и есть, — снова стараясь выровнять температуру изображения, фокусируюсь на бумаге, которую она поднимает перед собой.

— Я познакомилась с ним раньше, чем с тобой. Всего на несколько часов. И узнала, кто он такой, только через несколько дней, когда сбежала из кофейни Дэна. Помнишь, ты меня провожала?

— Д… да, — несмотря на это согласие, сморит она на меня все еще недоверчиво.

— Артур рассказал тебе, как это было? О том, что мы оба не знали, кто мы есть и через кого связаны?

— Нет. Просто сказал, что если буду болтать, то маму и бабушку удар хватит. И я буду в этом виновата.

Прекрасное решение проблемы, вполне в его духе. Он выдал ей сухие факты и указания, без упоминания важных нюансов, чем выставил нас еще большими подлецами.

Ладно, постараюсь исправить, что можно.

— Ну, так вот, теперь ты знаешь. Мы совсем не строили коварных планов за вашими спинами, не обманывали и не водили вас за нос. Не насмехались. Не считали дураками. Так все сложилось, Эмель. А ну-ка, теперь левее. Да, вот так. Когда узнали уже… пришлось врать. Тут оправдываться не буду. Перед нами стоял выбор — остаться вместе или скрыть нашу связь. Мы захотели остаться вместе. Очень искренне этого захотели, Эмель. Вот так вот. Теперь я честна с тобой.

— Это… это ты из-за него тогда такая была? Из-за дяди?

— Ну конечно, не из-за Вэла же. Ты сама говорила, что не веришь в то, что я в него так сильно влюбилась, чтоб страдать. Чуть не спалила меня тогда.

На ее губах на несколько секунд появляется улыбка, которую она тут же сердито прогоняет.

— А в дядю ты, значит, влюбилась? Сильно и по-настоящему? — с каким-то злым вызовом спрашивает она. И чем больше в ней злости, тем легче мне ответить на этот вопрос — и количество выпитого псевдо-коньяка тут абсолютно ни при чем.

— Да, Эмель. Влюбилась. Сильно и по-настоящему. Ты против?

Ее решимости, с которой она, наверное, собралась доказывать мне что-то насчёт разницы в возрасте, положении и образе жизни, хватает ненадолго — я продолжаю пристально смотреть на неё, не скрывая удивления из-за такого насмешливого отношения к моим чувствам. И постепенно ее агрессивный настрой сходит на нет.

— Ладно, теть Поль… Не могу сказать, что я понимаю все это… Но раз говоришь, что любишь… Дядя тоже серьезно настроен, говорит, ради тебя жизнь поменять готов и все такое… Не знаю, правда, как вы с ним жить будете, но раз у него такие вкусы… Странные. Тебе-то ладно еще. Нашла себе молодого, как Дженифер Лопес. А вот над ним — смеяться же будут. Вокруг молодых девчонок полно, выбирай любую — а его что, на извращения потянуло? Так и будет или извращенцем, или альфонсом. Никто ж не поверит, что он с тобой просто так… Но… Ладно, это ваше дело. Я пообещала ему и свое обещание сдержу.

Спокойно, спокойно, Полина. Вспомни свое главное правило — не стоит слишком очаровываться, чтобы потом не разочаровываться. Пусть Эмель раньше казалась мне более открытой и свободной, всё-таки, она дочь Наташи, а значит убеждения, впитанные ею от матери, автоматически ставят меня в статус неликвида — взрослой бездетной женщины, у которой не жизнь, а бардак. Кто как не юные девочки склонны к браваде своим возрастом — такими их растят их же матери, тайно завидуя молодости, превознося ее надо всем, превращая в сверхценность. Эмелька — всего лишь продукт воспитания своей семьи, не такая независимая, как Злата и Артур. Поэтому… что с неё взять. Выслушала — и то хорошо.

— Все, — говорю, — Эмель. Я сказала тебе, все что могла. Спасибо, что поговорила со мной. И за помощь в настройке спасибо. А теперь — ты свободна.

— Ты чего, теть Поль? Я что-то обидное сказала, или что? Ну так же оно и есть на самом деле! Я-то хоть в лицо говорю, а остальные шептаться будут…

— Я рада твоей откровенности. Главное, что мы поняли друг друга. Но мне больше некогда с тобой говорить. Надо работать. Ничего личного.

Да. Ничего личного теперь не может быть между нами — только прохладная вежливость и благодарность, за то, что сразу не побежала стучать, чтобы семья спасла Артура их моих коварных лап.

Нет, всё-таки, она задела меня. Не тем, что посчитала недостойной своего дяди — не секрет, что вся его семья, весь город посчитал бы точно так же. А то, что сказала о насмешках. Как будто, поддавшись своей слабости, я специально толкаю Артура на неприятности, делаю его обьектом сплетен и пересудов.

«Любила бы по-настоящему, отказалась бы! Не позорила!» — слышу я в своей голове уже воображаемый Наташкин голос. Именно так она сказала бы мне, если бы была сейчас на месте дочери. И Эмель очень хорошо донесла мне эту позицию.

Не буду о ней думать сейчас. Не хочу. В нашем мире, где скоро будем жить я и Артур, эти ограничения не будут иметь такой силы. Вот и все.

Эмель, не дождавшись от меня новых объяснений, пригнув голову, разворачивается и бежит к суровым ребятам, охраняющим место для съёмки, и я бросаю ей в спину:

— Скажи, что фотозона открыта! Я жду всех, максимум по два человека. Пусть начинают пускать!

Понимаю, что отдаю ей распоряжения как своей подчиненной, но, поймав себя на этом, не могу и не хочу менять тон. К человеку, посчитавшем меня позором для Артура, у меня может быть только сухое профессиональное отношение.

Меня сейчас ни капли не трогают ее чувства, временно я закрыла для себя личную тему и полностью отстранилась от всего. Весь мой интерес направлен только на первую пару подростков, пропущенных суровыми ребятами. Они направляются ко мне, держа в руках… часто моргаю, пытаясь понять, не псевдо-коньяк ли играет со мной злую шутку… листы бумаги?

— Я закончила настройку! — говорю им сразу, намекая, чтобы убрали их, но на одном из листков вижу написанный от руки хештег сегодняшнего ивента — #янеубиваюсловом