– Давненько.

Высадившись на станции с арестной командой, действительный статский советник заглянул в отделение железнодорожной жандармерии. Попросил у начальника карту местности, составили с Водяновым план действий.

Выдвинулись на опушку леска.

Увидев, что Ларцев на причале один, Вика забеспокоился: что если он ошибся и Питовранова здесь нет?

Но старший филер, вооруженный мощным биноклем, промурлыкал:

– Здесь он, голуба. В избушке на курьих ножках. На крыльце городские штиблеты слоновьего размера. Идем, берем?

– Ларцев его не отдаст.

Водяной замигал своими прозрачными глазами.

– Да что он сделает, один, безоружный?

– Уж что-нибудь да сделает. К тому же у него всегда при себе оружие.

– Обижаете, ваше превосходительство! Нас шесть человек.

– А у Ларцева в револьвере шесть патронов. И стрелять мимо цели он не умеет. Помолчите-ка.

Виктор Аполлонович задумался.

– Вот что. Я уведу Ларцева прочь. Выждите четверть часа и берите преступника. Встретимся на станции.

Он уже знал, какой наживкой выманит Адриана. Ради своего «Транссиба» полетит стрелой.

Питовранов уютно похрапывал на топчане. «А говорят, что с нечистой совестью плохо спится», – зло подумалось Виктору Аполлоновичу.

Он огляделся. Задержался взглядом на «винчестере», висевшем на стене.

– Хожу в лес поохотиться, – объяснил Адриан. – Тут на болоте куропатки. Эй, бездельник, хватит дрыхнуть!

Питовранов разлепил глаза, посмотрел на Воронина.

– Приснится же кошмар. Здорово, превосходительство.

– Я за Адрианом, – объяснил Вика. – Увожу его в Питер по срочному делу. Можешь ехать с нами, но, чур, наш разговор не подслушивать, он секретный.

Знал, что Питовранов в столицу не поедет.

– Ты вообще зачем здесь, Мишель? А, я догадался! Разнюхал где-то про завтрашнее заседание по «Транссибу» и решил взять у главной персоны «entretien exclusive» – так это, кажется, у вас, репортеров, называется?

– Нет, он по другому делу. По личному, – сказал Ларцев. – Захочет – после тебе расскажет. – И обратился к Мишелю: – Мне надо спасать магистраль. Вернусь послезавтра и всё сделаю. День отсрочки для твоего дела ведь нестрашно?

– Для моего дела ничего не страшно, – беспечно ответил Питовранов. – Счастливые часов не наблюдают.

– Тогда мы поехали. – Адриан пожал Мишелю руку, а Воронину сказал: – Я только на пристань, к десятнику, и всё.

Вышел.

Воронин тоже протянул руку.

– Ну, надеюсь, скоро увидимся и потолкуем.

Рука повисла в воздухе.

– Что ж, и не поцелуешь? – тихо спросил Питовранов, глядя в упор. – Иуда поцеловал. Ты ведь меня, Вика, арестовывать пришел? Тоже сделал выбор между личным и общественным?

Что ж, так выходило еще лучше.

Виктор Аполлонович убрал руку, но взгляда не отвел.

– Иуда – тот, кто прикидывался товарищем, а сам… – процедил он сквозь зубы и не договорил.

– Ну, тебе дальше жить, не мне, – пожал плечами Мишель. – Ты явился сюда самолично, чтоб увести Адриана? Это правильно. Я ничего ему не скажу. Уводи, я отсюда никуда не денусь. Хотя у тебя, поди, в кустах людишки попрятаны.

– Уйду, но сначала отдай оружие.

Действительный статский советник показал на оттопыренный карман Питовранова.

– Зачем? Чтобы питаться дрянью, которой кормят в твоих тюрьмах? Лучше уж я исполню смысл своей фамилии, буду питать вранов.

– Зачем тебе эта драма: стрелять в служивых людей или стреляться самому? – поморщился Воронин. – Ты никогда не любил театральности. И какая от этого будет польза для твоей поганой революции? То ли дело на суде эффектную речь произнести. Про народ, про тиранию. А долго кормиться тюремной едой тебе не придется. Ты – вождь цареубийц и отправишься на виселицу.

– Специалисту виднее, – не стал спорить Питовранов. – Речь на суде, говоришь? Ладно, я подумаю.

Он достал из кармана «кольт», с опаской на него посмотрел.

– По правде сказать, я никогда из этого агрегата не стрелял.

– Эй! Я готов! Вика, что ты застрял? – донесся снаружи голос Ларцева. – На поезд опоздаем!

– Скоро увидимся, – сказал Воронин.

Вдвоем с Ларцевым они шли мимо кустов, где затаились агенты. Воронин объяснял, что отставка Лориса означает не только смену правительства, но смену всей государственной жизни. Единственной инстанцией, принимающей большие решения, отныне будет государь император. Министры станут лишь исполнителями. Для ларцевского проекта это даже лучше, не придется продираться через толщу бюрократических препон. Теперь вообще откроется дорога всему дельному, разумному и полезному для России.

Он собирался перейти к тому, что при новом положении дел лично у него, Воронина, тоже откроются дополнительные возможности, но Адриан вдруг остановился и сунул руку под фалду куртки.

– Ты что?

– Щелчок, – тихо сказал Ларцев и весь подобрался.

– Какой щелчок?

– В кустах кто-то взвел курок. Это она подослала, Вава. Крикну «Сейчас!», падай наземь и не шевелись.

Вика мысленно выругался.

– Вава здесь ни при чем, – быстро проговорил он, пока Адриан не открыл пальбу по Водяному и его болванам. – Это мои люди, сотрудники Департамента полиции. Они здесь, чтобы арестовать Мишеля. Он участник цареубийства. Я должен был тебя оттуда увести. Очень надеюсь, что ты простишь мне обман. И поймешь, что я не могу поступить иначе.

– Ты делаешь то, что должен делать, – спокойно ответил Ларцев. – Что же тут непонятного?

И повернул обратно.

– Куда ты?!

– Делать то, что должен. – Адриан полуобернулся. – Ко мне обратился друг за помощью. Я обещал.

– Вы никуда оттуда не денетесь! Сзади вода! Здесь команда опытных агентов! Прибудут еще и жандармы со станции! У тебя нет шансов!

– Что это меняет? – вроде как даже удивился Ларцев.

И больше уже не оборачивался.

– Ваше превосходительство, стрелять по нему? – спросил из кустов Водяной.

Воронин вскинул руку:

– Нет! – Крикнул вслед Адриану: – Не будь идиотом! Погубишь не только себя! Погубишь дело всей жизни!

– Да, это жаль, – донеслось в ответ.

«У него там винтовка, – пронеслось в голове у Виктора Аполлоновича. – Стрелок он отменный. А через полчаса стемнеет. Жандармы подойти не успеют. В темноте они уйдут на лодке. И потом Питовранова не найти, до террористов не добраться…»

Его рука резко опустилась, и в тот же миг из зарослей вылетели дымные струи, ударил нестройный залп.

Вика зажмурился. Когда он открыл глаза, Адриан лежал ничком, широко раскинув руки и вцепившись пальцами в молодую траву.

Скоро из бревенчатой избушки послышался звук еще одного выстрела, приглушенный стенами и расстоянием.

– У вас на глазах слезы, друг мой. – Константин Петрович скорбно вздохнул. – Не стыдитесь их. Сжигая Содом с Гоморрой, Господь тоже плакал. Мы ступили на суровый путь. Тяжкие жертвы и потери неизбежны. Самое страшное, что линия разлома проходит через сердца, иногда превращая во врагов родных, друзей, близких. Как легко и даже простительно проявить слабость, спутав ее с милосердием! Но это все равно, что хирургу во время операции пожалеть больного и опустить скальпель. Такая жалость хуже преступления. Надобно учиться непреклонности. И самыми лучшими учителями являются наши злейшие враги. Почитайте «Катехизис революционера». Какая сила, какая цельность! Их пророк пишет: «Суровый для себя, революционер должен быть суровым и для других. Все нежные чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самое чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть, и погубить своими руками всё, что мешает ея достижению». Замените здесь «революцию» на «государство», «революционера» на «державника», «разрушение» на «созидание» – и вот вам готовый катехизис служения отчизне. Потому что Сатана – это тоже бог, только бог разрушения!