– Конечно, можешь. Ты способен на многое, потому я тебя и люблю. Победоносцев считает себя шахматистом, а тебя – важной фигурой в его игре. Может быть, даже ферзем. А ты перемени роли. Шахматист – ты, это Победоносцев твой ферзь. Разрабатывай собственную партию.

– Например, какую? – спросил внимательно слушавший Воронин.

Жена наклонилась ближе, перешла на шепот.

Когда великий князь вышел от государя и, проходя через приемную, дружески помахал Воронину рукой, тот сделал двойной жест: сначала приложил палец к губам, а потом поманил к себе – со всей возможной почтительностью. Немного удивившись, Константин Николаевич зашел в секретарскую.

– Вы желаете мне что-то сообщить?

Вика бровями показал на дверной проем. Его высочество оглянулся на зевающего за столом генерала, кивнул и подошел ближе.

– Что такое? – шепнул он.

– Ваше высочество, – тихо заговорил Виктор Аполлонович, изображая мучительные колебания. – Я могу на эту… болезненную тему только с вами… Только вы можете предпринять действие, которое на уме у всех, однако же ни у кого не хватает смелости… – Запнулся и, словно набравшись мужества: – Вы ведь тоже об этом думаете. Не можете не думать…

Чрезвычайно заинтригованный, великий князь придвинулся.

– Да о чем я должен думать?

– О том, что произойдет, если… если террористы убьют императора, – одними губами, беззвучно произнес Воронин.

– Это невозможно при таких мерах предосторожности!

– А взорвать Зимний дворец было возможно? Народовольцы – сущие дьяволы, способные пролезть в любую щель. Поверьте, я знаю, что говорю. Я ведь состоял в Следственной комиссии. Вообразите, что произошло ужасное – новый государь тоже убит. Наследнику Николаю двенадцатый год. Значит, править империей будет регент. В ситуации еще более тяжелой, чем нынешняя. А кто будет регентом, не определено. Все боятся говорить об этом с его величеством. Случись беда – начнется безвластие, смута. Страшнее этого ничего не бывает.

– Разве не очевидно, что регентом должен быть старший родственник, я? – спросил Константин Николаевич, сдвигая брови. Кажется, перед ним только сейчас открылась подобная перспектива.

– Закон прямо этого не устанавливает, но по династической логике регентом скорее станет следующий по возрасту брат императора.

– Владимир?! Но он для этого совершенно негоден!

– Вот и я об этом, – многозначительно молвил Виктор Аполлонович, а больше ничего говорить не стал.

Великий князь пришел в волнение.

– Нет, я с Сашей про это говорить не могу… – прошептал он, подумав. – Лорис? Чересчур осторожен, не захочет расстраивать царя…

– Если позволите, заговорить с его величеством на эту тему могу я, улучив правильный момент, – предложил тогда Вика. – Я не боюсь вызвать на себя гнев. Вы меня знаете много лет. Наши пути сходились и расходились, но вам известно, что я никогда не дорожил карьерой. Я до сих пор в том же чине, который получил еще при вас.

– Это верно, – кивнул Константин. – Я знаю, мой дорогой Арамис, что вы всегда были паладином империи.

– Пусть государь на меня рассердится. Пусть выгонит. Но кто-то должен поселить эту мысль в его голову. Всё, что мне нужно, – ваше соизволение.

На глазах у великого князя выступили растроганные слезы.

– Когда вы это сделаете, мой верный мушкетер? – прошептал Константин.

– Завтра же. Приезжайте к обеду. Если у нас не будет возможности перекинуться словом, я подам вам вот такой знак. – Воронин почесал подбородок. – Это будет означать, что разговор состоялся и прошел успешно. Можете без опасений беседовать об этом с его величеством с глазу на глаз.

Из приемной генерал Черевин с любопытством наблюдал за загадочным перешептыванием.

– Благодарю вас, благодарю, – с чувством сказал великий князь и пошел к выходу.

– Вы уверены, ваше высочество? – громко спросил вслед Вика.

– Абсолютно, – обернулся Константин. – Обязательно сделайте это. Tâtez le terrain.[9]

Тряхнул кулаком, что, очевидно, должно было придать секретарю твердости. Удалился.

– О чем это он? – с любопытством спросил генерал.

– Не спрашивайте, – озабоченно отвечал Воронин. – Это важное дело, касающееся только государя.

На следующий день, после обычного доклада по корреспонденции, перед самым обедом, Воронин, кашлянув, сказал царю:

– Ваше величество, я провел бессонную ночь… Я долго колебался, но в конце концов понял, что мой долг… Я… я считаю бесчестным кривить душой перед монархом. Мой долг всё вам рассказать.

Царь смотрел на бормочущего невнятицу секретаря, всегда такого четкого и бесстрастного, с удивлением.

– В чем дело?

– Вчера у меня состоялся разговор с его высочеством… Я оказался в очень трудном положении… У меня ведь с великим князем Константином Николаевичем многолетние отношения, я из «константиновцев»…

– Я знаю. И что же?

– Его высочество удостоил меня своим доверием, и мне очень нелегко. Но долг перед государем выше, чем личные чувства…

– Да говорите же, черт бы вас побрал! – рявкнул не на шутку обеспокоенный император. – Что затеял дядя?

– Он заботится о государстве, я понимаю. И в сущности, прав. Просто мне тяжело, что он попросил меня выяснить этот… вопрос околичным образом. Попросил – это его выражение – «прозондировать почву».

– Какую почву?

– Касательно регентства.

– Регентства?

– Да. В случае, если… если вас постигнет участь августейшего родителя… – Виктор Аполлонович опустил глаза. – Мне был очень тяжел этот разговор. Генерал Черевин отчасти при нем присутствовал и может подтвердить, что настойчивость его высочества повергла меня в смятение.

Царь насупился.

– Что ж, это правда. О регентстве надо позаботиться заранее. Только ведь дядя Костя, конечно же, считает наилучшей кандидатурой себя, а я не уверен… Как вы полагаете, Воронин, хорош ли он будет в качестве регента? Спрашиваю вас как человека честного и откровенного.

– Поэтому я и не мог уснуть, – мрачно ответил Виктор Аполлонович. – Представлял себе… всякие ужасы. А также вспомнил прошлогоднюю историю, со взрывом во дворце. Константин Николаевич тогда отсутствовал.

– Да, я помню. Он был нездоров.

– Не совсем так. Он сказался нездоровым. Я участвовал в расследовании и выяснил, что великого князя убедили не ходить во дворец. Сделал это английский медиум на спиритическом сеансе. У нас возникло подозрение, впоследствии не доказанное, но вполне правдоподобное, что британцы от своей агентуры знали о предстоящем покушении и почему-то решили спасти именно великого князя Константина…

– Так-так, – поторопил император умолкшего секретаря. Все-таки помазанник был очень небыстр умом. Нужно всё разжевывать и класть в рот.

– Причина может быть только одна. Британская империя заинтересована в том, чтобы в России к власти пришел именно такой правитель. И у меня как у русского человека возникает вопрос: выгодно ли мне то, что выгодно нашему главному политическому противнику?

– Дело не только в британцах! – крикнул царь, раскрасневшись. – Сейчас-то они явно ни при чем! Я знаю, чьи это апроши! Клика, которая свела в могилу бедную матушку и затирала меня в бытность наследником, плетет интриги с видом на будущее!

Тугодумный, тяжеловесный монарх постепенно распалялся. Ему в голову приходили всё новые мысли, одна страшнее другой.

– Надо было не высылать из страны гнусную интриганку Шилейко, а арестовать ее! Клянусь, это ее козни! Не удивлюсь, если они сами хотят меня ухлопать, а свалить вину на террористов! И зря я миндальничаю с Юрьевской! Сама она – ничтожество, но вокруг нее гнездятся мои враги!

Виктор Аполлонович лишь вздыхал и горько кивал, соглашаясь.

В этот идеальный момент в комнату заглянул прибывший к обеду Константин Николаевич. Увидел, что царь у Воронина, вопросительно приподнял брови.