На улице неутомимый Ягудин заставил бойца катать вместе с ним снежный ком, как бы предназначенный для сооружения снежной бабы. Когда, по мнению капитана, диаметр кома достиг кондиции, они вдвоем вкатили его по надуву на крышу баньки и водрузили на трубу, перекрыв доступ выходящему дыму. После завершения диверсии, оба – капитан и боец – сбежали с крыши вниз и укрылись в бронемашине, предварительно закрыв все отверстия изнутри, кроме триплексов механика-водителя и «глаз» прибора наблюдения командира. По команде Ягудина вездеход поурчал, разворачиваясь так, чтобы капитану-затейнику было удобнее наблюдать за входной дверью.

Дизель мирно покряхтывал, механик подремывал, а неугомонный Ягудин припал к смотровым окулярам, как охотник на дикого вепря. Сочтя, что выход зверя из логова трагически неизбежен, Ягудин дал указание водителю включить фары на дальний свет.

В баньке безмятежно парились, но, когда из печи в помещение повалил едкий дым, бравые офицеры несколько растерялись. Залить печь никто не осмелился, это был единственный источник тепла и благополучия, а выяснить истинную причину аварии можно было только снаружи. Смелые энтузиасты ринулись в предбанник, и те из них, которых потом называют безвестными героями, выскочили на мороз. Снаружи, в слепящем свете фар, ни черта нельзя было понять, и голые трясущиеся мужики поскакали обратно в тепло. Тем временем дым выкурил в предбанник всех до единого, в нем стало тесно и холодно, так как постоянно кто-нибудь из продрогших нетерпеливых энтузиастов распахивал дверь и пытался выяснить, в чем, собственно, дело. Руки потянулись к чемоданчикам, хотя бы за полотенцами, и наткнулись лишь на бесчувственные кирпичи, раскрывающие подлый замысел и вызывающие праведный гнев. Вычислить источник неприятностей не составляло труда, и вот уже первый голый появился в клубах пара в дверном проеме и изо всех сил запустил кирпичом по вездеходу. Бронированная машина, рассчитанная на безрезультатный обстрел из крупнокалиберного пулемета, и глазом не моргнула. Звук от разлетевшегося кирпича отозвался для уха механика-водителя слабым шуршанием, а для головореза-капитана – райской музыкой.

Артналет продолжался недолго: боеприпасы закончились, а брать штурмом железную крепость на гусеницах голая рать не отважилась. Насчитав десять прямых попаданий, капитан Ягудин с чистой совестью откинулся на спинку командирского сиденья. В дверной проем бани высунулась чья-то рука, размахивающая белыми кальсонами: гарнизон объявлял капитуляцию и приглашал парламентера. Капитан с укоризной посмотрел на механика-водителя: уронил-таки при транспортировке военных трофеев одни кальсоны!

Подхватив свой чемоданчик и уже не опасаясь рукопашной, капитан Ягудин направился к безвредной двери, сопровождаемый механиком-водителем с охапкой белья. К этому времени снежный ком растаял, растекся по дымоходу, тяга появилась, и дым начал срочно покидать баню, подавая надежду недомытым и недопареным. Бить Ягудина не стали, потому, что в предбаннике было страшно холодно, а в самой бане уже не до Ягудина. Когда выяснилось, что все до единой чекушки находятся в добром здравии, гнев сменился на милость, и даже те, кто призывал немедленно утопить капитана в шайке с мыльной водой, согрелись и вполне утешились.

Лезу я по скале, которая сплошной конгломерат. Ни зацепиться, как следует, ни крюк забить. Маршрут похож на открытую книгу. Так на альпинистской фене называется внутренний угол. Лезть нужно всего метров шесть. Половина позади. А впереди то, что обозвать хорошими словами язык не повернется – сплошная труха. Страховка, конечно, снизу. Но толку от нее грош. Мой напарник завел страховочную веревку за корявое деревце и держит двумя ручонками. Хотя и он и я понимаем, что, сорвись я с шести метров, и деревцу не выдержать, и веревку не удержать хоть клещами. В зрителях еще двое. Что случись, свидетелей моей неловкости хватит.

При такой перспективе нужно быть особенно внимательным к мелким деталям: на чем вот эта кварцевая галечка держится? И во-он та ямочка не вздумает ли раскрошится, когда я в нее всуну конец пальца? Смотрите-ка, все, пролез! Стою на гребешочке. На своих двоих стою. Вот только отдышусь маленько и поползу дальше. Ерунда осталась.

Между прочим, так высоко я залез первый раз из пяти предыдущих попыток. Скала эта находится в Аксаутском ущелье на Кавказе. Издали она похожа на туфель, нацеленный носком в небо. Особенно красиво смотрится из села Хасаут Греческое. Увидели бы ее красноярцы со своих несчастных столбов – слезами бы умылись. Особенно хорошо торчит этот «башмак» при вечернем освещении. Носок как игла: метров на двести прямо над дорогой.

Пять раз я пытался одолеть Башмак. Специально пишу с большой буквы – он того стоит. То путался в непролазных зарослях азалии, то упирался в непроходимые фиолетово-розовые конгломератовые стенки. Что особенно обидно: подбирался к вершине почти вплотную, оставалось каких-то двадцать метров по вертикали. Но каждый раз Башмак неучтиво давал мне пинка, утверждая свою высокомерную сущность.

Уж сегодня-то мы сведем счеты с Башмаком! От вершины меня отделяет всего ничего. Если перевести на язык сапожника, то я выбрался в район шнуровки. Осталось взобраться по крутому наклонному камню, предвершинной части башмака, до давно желанного носка – вершины.

Осторожно перемещаюсь с гребешка на узкую полку. По-прежнему крюк забить негде. Нет, кажется, нашел подходящую трещину. Вставляю в нее скальный крюк, потюкиваю по нему легонько молотком, так как для хорошей кузнечной работы неудобно стоять на полке на одних только рантах ботинок. Крюк на удивление охотно лезет в щель. Я бы сказал, чересчур охотно, с противным дребезжанием. Тонкого поющего звука надежно заклинившегося в трещине крюка пока не слышно. Крюк совершенно подлым образом заполз в щель, оставив на проушине самое чуть-чуть для карабина. Вставил карабин в отверстие, посмотрел с укоризной на крюк: не удержит ведь, собака, если сорвусь. Прощелкнул страховочную веревку в карабин и двинулся по полке дальше. Сантиметр за сантиметром продвигаюсь вперед, оглядываясь на ненадежный крюк. Все стараюсь рассчитать направление нагрузки на карабин в случае срыва. Теоретически получается неплохо. Все таки должен выдержать!

Пришел конец моей полочке. Ветер в лицо, а кроме него, ничего больше нет. Пытаюсь закинуть руку наверх, но стоять совсем плохо – скала отбрасывает. Над головой, как на грех, небольшой такой, гнусный козырек. Елозил я елозил рукой по камню и вроде бы нащупал спасительную трещинку. Но тут обнаруживаю, что третья рука у меня отсутствует, и нечем снять крюк с карабина на поясе. Все, что прошел, пришлось забыть. Зашуршал я приставными шажками назад по полочке. Добрался до такого места, где можно было освободить одну руку, и уже тут отцепил крюк с накопителя. Третья рука пока не появилась, поэтому взял крюк в зубы и по знакомой дорожке шириной с пол-ладони повторил эквилибр во всех подробностях. Из-за этой суеты я даже перестал бояться. Просто некогда стало.

Оказалось, добыть изо рта крюк немножко легче. Вставил его на ощупь в трещинку. Постучал сначала по обушку ладошкой, Потом кулаком. Когда стало больно, начал за вставленный вживую крюк держаться двумя пальцами. Потом постучал по крюку молотком. Потом вставил в отверстие крюка карабин и треснул молотком уже изо всей силы. Звук у этого крюка мне понравился сразу. Нужно было только стараться не ударить себя молотком по пальцам. Но Бог миловал.

Прощелкиваю свою страховку в этот карабин, кричу напарнику, чтобы выдал веревку, и одним движением седлаю Башмак, как скаковую лошадь. До носка-вершины, можно двигаться только на четвереньках. Во-первых, круто, во-вторых, узко, в-третьих, страшно. Через две минуты я на вершине! Жуткое дело, вершина меньше велосипедного сиденья. Если быть точным, то я не на самой вершине, а при вершине, обнимаю ее двумя руками, лежа почти на вертикальном гребне.

Не очень повозившись, вколачиваю в макушку Башмаку большой фрезерованный скальный крюк. В свое время я его приобрел с черного хода у кладовщика геологической партии. Крюк могучий, вороненный, на нем можно подвесить туркестанского верблюда – выдержит. Последний раз прощелкиваю страховочную веревку в карабин на крюке. Перекрикивая ветер, прошу напарника выдать полтора метра веревки. И для самоутверждения становлюсь обеими ногами на вершину.