С 16.00 текущего дня народная тропа на третий партийного дома этаж не заростала. Первыми, как и следовало из расклеенных прокламаций, появились вежливые и интеллигентные граждане, желающие приобрести букинистическую литературу и музыкальные инструменты. Сначала скромным соискателям детской скрипочки или фланелевой пижамки вежливо отвечали, что они ошиблись. Те растерянно выходили из подъезда, в недоумении пожимали плечами, недоверчиво перечитывая принесенные с собой объявления, и тихо удалялись.

Затем потянулась нескудеющая цепочка более нахрапистых и подозрительных перекупщиков и торговцев – любителей свиной тушенки, детских костюмчиков, велосипедов и сливочного масла. Крик в подъезде наискосок стоял такой, что отдельные непарламентские выражения были ясно слышны на пункте наблюдения.

Пока осаду сдерживали сам ЖП, его маманя и сестра. С любителями персидских ковров и охотниками переговоры перешли в характер активных скандалов. Мама ЖП сорвалась в истерический припадок. ЖП заперся в туалете, а домработница вооружилась скалкой. Но силы защитников быстро иссякли, поэтому из партийного гнезда телефонным звонком был срочно сорван с важного заседания главный орел – папаня. Большой Пакостник примчался на выручку семье на своем казенном мерседесе.

Потенциальные покупатели мебели церемонились еще меньше. Их не убеждали увещевания в том, что это ошибка, недоразумение, а вовсе не злой умысел. Они требовали показать товар, предлагали бо́льшую цену, пытались ворваться в жилище. Заслон в виде папани дрогнул и вызвал милицию. Приехал наряд, объединился с защитниками, но, на их общую беду, валом повалили рыбаки, охотники, антиквары, мотоциклисты, спекулянты, оптовики-харчевики жулики и откровенные бандиты. Само собой, они тоже не стеснялись в выражениях и доходчиво угрожали расправой. Семья ЖП намертво забаррикадировались в квартире и напрочь отказались от переговорного процесса. Все семейство и милицейский наряд дружно тряслись мелкой дрожью. Народ же все прибывал и прибывал. У подъезда их встречал авангард милиционеров, которые сованными до хрипа голосами уверяли, что все это – сплошное недоразумение. С улицы свистели и пытались бить камнями окна ненавистной квартиры. Кто-то громко и откровенно призывал к поджогу. Учитывая, что в объявлениях не был указан срок окончания акции, приклеены они были на совесть, а адресов и номеров телефонов на бахроме насчитывалось около полутора тысяч, веселая жизнь всем родственникам ЖП на ближайший месяц была обеспечена!

Чтобы предотвратить вторжение, милиция вызвала еще милицию. Та приехала и пыталась заблокировать подъезд снаружи. Но не тут-то было: озверевшая от всеобщего дефицита толпа, разгоряченная обещаниями всех возможных и невозможных благ, прорвала блокаду и захватила подъезд. Осознав, что их нагло обманули, охотники за разносортной добычей пытались поджечь жилище партбосса и его отпрыска – ЖП. Поверх голов на третий этаж пытались передать канистры с бензином. Штурмующих не смутило присутствие в квартире двух женщин, и в воздухе явственно запахло пролитым бензином, самосудом и скорой расправой. Версия наблюдателей, что они являются свидетелями физического эксперимента, приобрела вполне отчетливые очертания. Рослые вновь прибывшие милиционеры кого-то волокли в подъехавшие «воронки». Уже кого-то вместе с канистрами непочтительно выбрасывали из подъезда прямо на асфальт. В общей заварухе непонятно как, но снаружи оказался партийный папаня, которому почему-то досталось больше всех. Мерседесу досталось тоже. Но наблюдатели все же продолжали надеяться, что папаня сохранит остатки физической кондиции и рикошетом от него перепадет и ЖП.

С наступлением темноты бой стих. Милиционеры остались охранять снаружи основательно поврежденный подъезд, а из квартиры на третьем этаже продолжали раздаваться жуткие вопли. Окна квартиры, несмотря на довольно прохладную погоду, были раскрыты настежь. Не уверен, что до далекой весны в принципе возможно проветрить уходящую в средневековье вонь львовский канализации. Умный партбосс-папаня все правильно просчитал и на правах родителя безжалостно драл своего сыночка при распахнутых окнах без риска уголовной ответственности.

Наблюдатели сидели на раскладных стульчиках у окна лестничной площадки на третьем этаже дома наискосок с театральными и артиллерийскими биноклями времен Первой мировой войны, знаменитой подзорной трубой Чугай и от души наслаждались. В оптику было хорошо видно, как папаша-перец и мамаша рвали друг у друга пузырек с валерьянкой, а сам ЖП маячил на заднем плане, как оловянный солдатик, не решаясь испытать судьбу и использовать по назначению то место, на котором обычно люди сидят. Судя по всему, папаша ЖП, не найдя веских словесных аргументов для объяснения сыну его мизерной сущности, попытался вбить их ему не через голову.

Страшная триада вендетты: «Таврида» – «Злой Дух» – «Офеня» была достойно реализована, и можно было смело идти на площадь Рынок, где в уютном кафе при общем сборе класса планировалось празднование свершения мести.

Теперь судите сами о необходимости и неотвратимости вендетты.

На закате шальные ватаги комаров высыпают из леса на разбойничий промысел. В тихом озерном краю ничто так не досаждает летом, как эти комары величиной с лошадь. От безделья при отсутствии добычи они толкутся на фоне вечернего оранжевого солнца, рассказывая друг другу небылицы про съеденного заживо жителя Миор, который имел неосторожность спьяну вздремнуть на опушке леса. Белорусский комар, в отличие от сибирского таежного, берет не числом, а персональным натиском. На теплых болотах он взрастил себе не хоботок, а стальное копье. Вместо хилого комариного всхлипывания, он путем познания сути эволюционной теории смонтировал внутри организма настоящий вакуумный насос. Этому бы летучему монстру дворовые туалеты чистить, а не охотиться на невинных людей!

К младшему лейтенанту Ге приехала погостить жена. По версии молодого мужа, к внуку того самого прославленного русского художника Николая Николаевича Ге.

Внук находился в командировке и квартировался на самом краю большой деревни Миоры, которая, в свою очередь, располагалась на севере Белоруссии, почти на границе с Литвой.

Товарищ младший лейтенант Ге волею судеб попал в диверсанты и выступал в этом качестве уже второй год после окончания спецшколы в Печах под Борисовым. Командировка предполагала пребывание лейтенанта-диверсанта в съемной избушке, в компании с такими же, как он, тремя диверсантами, в ожидании команды что-то там такое взорвать или сломать в ходе больших международных военных учений.

Четыре дня и три ночи внук великого художника валялся на голом матраце, брошенном на металлическую сетку казенной кровати. Он и его коллеги в светлое время суток от скуки играли в карты, халатно исполняя по очереди обязанности часового. Обязанности заключались в том, что часовой перемещался на крайнюю кровать, с которой открывался вид на часть дворика перед домом, и периодически бросал тусклый взгляд в направлении калитки: не крадется ли к ним злодей с «той» стороны. Учения уже шли вовсю, и рекомендованная бдительность была не лишней.

В отсутствие электричества занавесок на окнах не полагалось. Под конец четвертого дня место часового занял лейтенант Мозырец и не подкачал – заметил вошедшую в калитку девушку с дорожной сумкой, одетую совсем не по-миорски.

– В ружье! – скомандовал Мозырец зычным басом, и трое диверсантов, расхватав оружие, заняли оборонительные позиции в единственной комнатушке избы, которую они решили не сдавать без боя.

В дверь постучали.

– Войдите, – лживым бабьим голоском откликнулся Мозырец.

Дверь отворилась, и в темноватое помещение вошла миловидная девушка в элегантном сером жакетике.

– Милочка! – истошным голосом завопил младший лейтенант Ге, отбросил автомат и одним прыжком преодолел препятствие в виде кровати на пути к девушке. Приятели диверсанта знали, что Ге женился месяц тому назад, но молодой жены не видели, так как свадьба состоялась далеко от места службы – в Петербурге, где учился и долго творил Николай Николаевич. И сама невеста была оттуда.