«Чтоб, приятель и ветра и капель…» Чтоб, приятель и ветра и капель, Сохранил их песчаник внутри, Нацарапали множество цапель И бутылок в бутылках цари. Украшался отборной собачиной Египтян государственный стыд, Мертвецов наделял всякой всячиной И торчит пустячком пирамид. То ли дело любимец мой кровный, Утешительно-грешный певец, Еще слышен твой скрежет зубовный, Беззаботного праха истец. Размотавший на два завещанья Слабовольных имуществ клубок И в прощаньи отдав, в верещаньи Мир, который как череп глубок, – Рядом с готикой жил озоруючи И плевал на паучьи права Наглый школьник и ангел ворующий, Несравненный Виллон Франсуа. Он разбойник небесного клира, Рядом с ним не зазорно сидеть – И пред самой кончиною мира Будут жаворонки звенеть… 18 марта 1937 «Гончарами велик остров синий…» Гончарами велик остров синий – Крит зеленый. Запекся их дар В землю звонкую. Слышишь подземных Плавников могучий удар? Это море легко на помине В осчастливленной обжигом глине, И сосуда студеная власть Раскололась на море и глаз. Ты отдай мне мое, остров синий, Крит летучий, отдай мне мой труд И сосцами текучей богини Воскорми обожженный сосуд… Это было и пелось, синея, Много задолго до Одиссея, До того, как еду и питье Называли «моя» и «мое». Выздоравливай же, излучайся, Волоокого неба звезда, И летучая рыба – случайность, И вода, говорящая «да». <21 марта> 1937 «Длинной жажды должник виноватый…» Длинной жажды должник виноватый, Мудрый сводник вина и воды: На боках твоих пляшут козлята И под музыку зреют плоды. Флейты свищут, клянутся и злятся, Что беда на твоем ободу Черно-красном – и некому взяться За тебя, чтоб поправить беду. 21 марта 1937 «О, как же я хочу…» О, как же я хочу, Не чуемый никем, Лететь вослед лучу, Где нет меня совсем. А ты в кругу лучись – Другого счастья нет – И у звезды учись Тому, что значит свет. Он только тем и луч, Что только тем и свет, Что шопотом могуч И лепетом согрет. А я тебе хочу Сказать, что я шепчу, Что шопотом лучу Тебя, дитя, вручу… 23 марта – начало мая 1937 «Нереиды мои, нереиды!..»
Нереиды мои, нереиды! Вам рыданья – еда и питье, Дочерям средиземной обиды Состраданье обидно мое. Март 1937 «Флейты греческой тэта и йота…» Флейты греческой тэта и йота – Словно ей не хватало молвы, – Неизваянная, без отчета, Зрела, маялась, шла через рвы… И ее невозможно покинуть, Стиснув зубы, ее не унять, И в слова языком не продвинуть, И губами ее не размять… А флейтист не узнает покоя: Ему кажется, что он один, Что когда-то он море родное Из сиреневых вылепил глин… Звонким шопотом честолюбивых, Вспоминающих шопотом губ Он торопится быть бережливым, Емлет звуки – опрятен и скуп. Вслед за ним мы его не повторим, Комья глины в ладонях моря, И когда я наполнился морем – Мором стала мне мера моя… И свои-то мне губы не любы – И убийство на том же корню – И невольно на убыль, на убыль Равноденствие флейты клоню. 7 апреля 1937 «Как по улицам Киева-Вия…» Как по улицам Киева-Вия Ищет мужа не знаю чья жинка, И на щеки ее восковые Ни одна не скатилась слезинка. Не гадают цыганочки кралям, Не играют в Купеческом скрипки, На Крещатике лошади пали, Пахнут смертью господские Липки. Уходили с последним трамваем Прямо за город красноармейцы, И шинель прокричала сырая: «Мы вернемся еще – разумейте…» Апрель 1937 «Я к губам подношу эту зелень…» Я к губам подношу эту зелень – Эту клейкую клятву листов, Эту клятвопреступную землю: Мать подснежников, кленов, дубков. Погляди, как я крепну и слепну, Подчиняясь смиренным корням, И не слишком ли великолепно От гремучего парка глазам? А квакуши, как шарики ртути, Голосами сцепляются в шар, И становятся ветками прутья И молочною выдумкой пар. 30 апреля 1937 |
