«Подивлюсь на свет еще немного…» Подивлюсь на свет еще немного, На детей и на снега, Но улыбка неподдельна, как дорога, Непослушна, не слуга. «Мой щегол, я голову закину…» Мой щегол, я голову закину – Поглядим на мир вдвоем: Зимний день, колючий, как мякина, Так ли жестк в зрачке твоем? Хвостик лодкой, перья черно-желты, Ниже клюва в краску влит, Сознаешь ли, до чего щегол ты, До чего ты щегловит? Что за воздух у него в надлобьи – Черн и красен, желт и бел! В обе стороны он в оба смотрит – в обе! – Не посмотрит – улетел! 9–27 декабря 1936 «Нынче день какой-то желторотый…» Нынче день какой-то желторотый – Не могу его понять, И глядят приморские ворота В якорях, в туманах на меня… Тихий, тихий по воде линялой Ход военных кораблей, И каналов узкие пеналы Подо льдом еще черней… 9–28 декабря 1936 «Не у меня, не у тебя – у них…» Не у меня, не у тебя – у них Вся сила окончаний родовых: Их воздухом поющ тростник и скважист, И с благодарностью улитки губ людских Потянут на себя их дышащую тяжесть. Нет имени у них. Войди в их хрящ, И будешь ты наследником их княжеств, – И для людей, для их сердец живых, Блуждая в их извилинах, развивах, Изобразишь и наслажденья их, И то, что мучит их – в приливах и отливах. 9–27 декабря 1936 «Внутри горы бездействует кумир…» Внутри горы бездействует кумир В покоях бережных, безбрежных и счастливых, А с шеи каплет ожерелий жир, Оберегая сна приливы и отливы. Когда он мальчик был и с ним играл павлин, Его индийской радугой кормили, Давали молока из розоватых глин И не жалели кошенили. Кость усыпленная завязана узлом, Очеловечены колени, руки, плечи. Он улыбается своим тишайшим ртом, Он мыслит костию и чувствует челом И вспомнить силится свой облик человечий… «Я в сердце века. Путь неясен…» Я в сердце века. Путь неясен, А время удаляет цель – И посоха усталый ясень, И меди нищенскую цвель. 14 декабря 1936 «А мастер пушечного цеха…»
А мастер пушечного цеха, Кузнечных памятников швец, Мне скажет: ничего, отец, – Уж мы сошьем тебе такое… Декабрь 1936 «Сосновой рощицы закон…» Сосновой рощицы закон: Виол и арф семейный звон. Стволы извилисты и голы, Но всё же арфы и виолы Растут, как будто каждый ствол На арфу начал гнуть Эол И бросил, о корнях жалея, Жалея ствол, жалея сил; Виолу с арфой пробудил Звучать в коре, коричневея. 16–18 декабря 1936 «Пластинкой тоненькой жиллета…» Пластинкой тоненькой жиллета Легко щетину спячки снять – Полуукраинское лето Давай с тобою вспоминать. Вы, именитые вершины, Дерев косматых именины – Честь Рюисдалевых картин, И на почин – лишь куст один В янтарь и мясо красных глин. Земля бежит наверх. Приятно Глядеть на чистые пласты И быть хозяином объятной Семипалатной простоты. Его холмы к далекой цели Стогами легкими летели, Его дорог степной бульвар Как цепь шатров в тенистый жар! И на пожар рванулась ива, А тополь встал самолюбиво… Над желтым лагерем жнивья Морозных дымов колея. А Дон еще, как полукровка, Сребрясь и мелко, и неловко, Воды набравши с полковша, Терялся, что моя душа, Когда на жесткие постели Ложилось бремя вечеров И, выходя из берегов, Деревья-бражники шумели… 15–27 декабря 1936 «Ночь. Дорога. Сон первичный…» Ночь. Дорога. Сон первичный Соблазнителен и нов… Что мне снится? Рукавичный Снегом пышущий Тамбов Или Цны – реки обычной – Белый, белый бел-покров? Или я в полях совхозных – Воздух в рот и жизнь берет Солнц подсолнечника грозных Прямо в очи оборот? Кроме хлеба, кроме дома, Снится мне глубокий сон: Трудодень, подъятый дремой, Превратился в синий Дон… Анна, Россошь и Гремячье – Процветут их имена – Белизна снегов гагачья Из вагонного окна!.. 23–27 декабря 1936 |
