«В самом себе, как змей, таясь…» В самом себе, как змей, таясь, Вокруг себя, как плющ, виясь – Я подымаюсь над собою: Себя хочу, к себе лечу, Крылами темными плещу, Расширенными над водою; И, как испуганный орел, Вернувшись, больше не нашел Гнезда, сорвавшегося в бездну, – Омоюсь молнии огнем И, заклиная тяжкий гром, В холодном облаке исчезну! Август 1910 «Неумолимые слова…» Неумолимые слова… Окаменела Иудея, И, с каждым мигом тяжелея, Его поникла голова. Стояли воины кругом На страже стынущего тела; Как венчик, голова висела На стебле тонком и чужом. И царствовал и никнул Он, Как лилия в родимый омут, И глубина, где стебли тонут, Торжествовала свой закон. <Август> 1910, Целендорф «Я помню берег вековой…» ………………….. Я помню берег вековой И скал глубокие морщины, Где, покрывая шум морской, Ваш раздавался голос львиный. И Ваши бледные черты, И, в острых взорах византийца, Огонь духовной красоты – Запомнятся и будут сниться. Вы чувствовали тайны нить, Вы чуяли рожденье слова… Лишь тот умеет похвалить, Чье осуждение сурово. <Август> 1910, Берлин «В изголовьи черное распятье…» В изголовьи черное распятье, В сердце жар и в мыслях пустота – И ложится тонкое проклятье – Пыльный след – на дерево креста. Ах, зачем на стеклах дым морозный Так похож на мозаичный сон! Ах, зачем молчанья голос грозный Безнадежной негой растворен! И слова евангельской латыни Прозвучали, как морской прибой; И волной нахлынувшей святыни Поднят был корабль безумный мой: Нет, не парус, распятый и серый, С неизбежностью меня влечет – Страшен мне «подводный камень веры» [11], Роковой ее круговорот! Ноябрь 1910, Петербург «Душный сумрак кроет ложе…» Душный сумрак кроет ложе, Напряженно дышит грудь… Может, мне всего дороже Тонкий крест и тайный путь. 1910 «Темных уз земного заточенья…»
Темных уз земного заточенья Я ничем преодолеть не мог, И тяжелым панцирем презренья Я окован с головы до ног. Иногда со мной бывает нежен И меня преследует двойник; Как и я – он так же неизбежен И ко мне внимательно приник. И, глухую затаив развязку, Сам себя я вызвал на турнир; С самого себя срываю маску И презрительный лелею мир. Я своей печали недостоин, И моя последняя мечта – Роковой и краткий гул пробоин Моего узорного щита. <1910?> «Где вырывается из плена…» Где вырывается из плена Потока шумное стекло, Клубящаяся стынет пена, Как лебединое крыло. О время, завистью не мучай Того, кто вовремя застыл; Нас пеною воздвигнул случай И кружевом соединил. <1910?> «Медленно урна пустая…» Медленно урна пустая, Вращаясь над тусклой поляной, Сеет, надменно мерцая, Туманы в лазури ледяной. Тянет, чарует и манит – Не понят, не вынут, не тронут – Жребий – и небо обманет, И взоры в возможном потонут. Что расскажу я о вечных, Заочных, заоблачных странах: Весь я в порывах конечных, В соблазнах, изменах и ранах. Выбор мой труден и беден, И тусклый простор безучастен. Стыну – и взор мой победен, И круг мой обыденный страстен. 11 февраля 1911 «Когда подымаю…» Когда подымаю, Опускаю взор – Я двух чаш встречаю Зыбкий разговор. И мукою в мире Взнесены мои Тяжелые гири, Шаткие ладьи. Знают души наши Отчаянья власть: И поднятой чаше Суждено упасть. Есть в тяжести радость И в паденье есть Колебаний сладость – Острой стрелки месть! Июнь 1911 «Душу от внешних условий…» Душу от внешних условий Освободить я умею: Пенье – кипение крови Слышу – и быстро хмелею. И вещества, мне родного, Где-то на грани томленья, В цепь сочетаются снова Первоначальные звенья. Там, в беспристрастном эфире, Взвешены сущности наши – Брошены звездные гири На задрожавшие чаши; И, в ликованьи предела, Есть упоение жизни: Воспоминание тела О неизменной отчизне… Июль 1911 |
