6 Орущих камней государство – Армения, Армения! Хриплые горы к оружью зовущая – Армения, Армения! К трубам серебряным Азии вечно летящая – Армения, Армения! Солнца персидские деньги щедро раздаривающая – Армения, Армения! 7 Не развалины – нет! – но порубка могучего циркульного леса, Якорные пни поваленных дубов звериного и басенного христианства, Рулоны каменного сукна на капителях – как товар из языческой разграбленной лавки, Виноградины с голубиное яйцо, завитки бараньих рогов И нахохленные орлы с совиными крыльями, еще не оскверненные Византией. 8 Холодно розе в снегу: На Севане снег в три аршина… Вытащил горный рыбак расписные лазурные сани, Сытых форелей усатые морды Несут полицейскую службу На известковом дне. А в Эривани и в Эчмиадзине Весь воздух выпила огромная гора, Ее бы приманить какой-то окариной Иль дудкой приручить, Чтоб таял снег во рту. Снега, снега, снега на рисовой бумаге, Гора плывет к губам. Мне холодно. Я рад… 9 О порфирные цокая граниты, Спотыкается крестьянская лошадка, Забираясь на лысый цоколь Государственного звонкого камня. А за нею с узелками сыра, Еле дух переводя, бегут курдины, Примирившие дьявола и бога, Каждому воздавши половину. 10 Какая роскошь в нищенском селеньи Волосяная музыка воды! Что это? Пряжа? Звук? Предупрежденье? Чур-чур меня! Далёко ль до беды! И в лабиринте влажного распева Такая душная стрекочет мгла, Как будто в гости водяная дева К часовщику подземному пришла. 11 Я тебя никогда не увижу, Близорукое армянское небо, И уже не взгляну, прищурясь, На дорожный шатер Арарата, И уже никогда не раскрою В библиотеке авторов гончарных Прекрасной земли пустотелую книгу, По которой учились первые люди. 12 Лазурь да глина, глина да лазурь. Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь, Как близорукий шах над перстнем бирюзовым, – Над книгой звонких глин, над книжною землей, Над гнойной книгою, над глиной дорогой, Которой мучимся, как музыкой и словом. 16 октября – 5 ноября 1930 «На полицейской бумаге верже…»
На полицейской бумаге верже Ночь наглоталась колючих ершей. Звезды живут – канцелярские птички, – Пишут и пишут свои раппортички. Сколько бы им ни хотелось мигать, Могут они заявленье подать – И на мерцанье, писанье и тленье Возобновляют всегда разрешенье. Октябрь 1930 «Не говори никому…» Не говори никому, Всё, что ты видел, забудь – Птицу, старуху, тюрьму Или еще что-нибудь… Или охватит тебя, Только уста разомкнешь, При наступлении дня Мелкая хвойная дрожь. Вспомнишь на даче осу, Детский чернильный пенал Или чернику в лесу, Что никогда не сбирал. Октябрь 1930 «Колючая речь Араратской долины…» Колючая речь Араратской долины, Дикая кошка – армянская речь, Хищный язык городов глинобитных, Речь голодающих кирпичей. А близорукое шахское небо – Слепорожденная бирюза – Всё не прочтет пустотелую книгу Черной кровью запекшихся глин. Октябрь 1930 «Как люб мне натугой живущий…» Как люб мне натугой живущий, Столетьем считающий год, Рожающий, спящий, орущий, К земле пригвожденный народ. Твое пограничное ухо – Все звуки ему хороши, Желтуха, желтуха, желтуха В проклятой горчичной глуши! Октябрь 1930 «Дикая кошка – армянская речь…» Дикая кошка – армянская речь Мучит меня и царапает ухо. Хоть на постели горбатой прилечь – О, лихорадка, о, злая моруха! Падают вниз с потолка светляки, Ползают мухи по липкой простыне, И маршируют повзводно полки Птиц голенастых по желтой равнине. Страшен чиновник – лицо как тюфяк, Нету его ни жалчей, ни нелепей. Командированный – мать твою так! – Без подорожной в армянские степи. Пропадом ты пропади, говорят, Сгинь ты навек, чтоб ни слуху ни духу, Старый повытчик, награбив деньжат, Бывший гвардеец, замыв оплеуху. Грянет ли в двери знакомое: «Ба! Ты ли, дружище?» Какая издевка! Долго ль еще нам ходить по гроба, Как по грибы деревенская девка?.. Были мы люди, а стали людьё, И суждено – по какому разряду? – Нам роковое в груди колотье Да эрзерумская кисть винограду. Ноябрь 1930 |
