Да: на первый взгляд, в поступке Петра Васильевича логики не было. Но если посмотреть шире, он действовал разумно: в условиях недобросовестной конкуренции он точно не смог бы отстоять свое производство — инспектор прошелся бы по нему, как молот по хрупкому кирпичу!

— Авдей! — выходя из-за стекла, закричал Пётр Васильевич какому-то из своих работников. — Распускай людей! До завтра мы не работаем!

Через пять минут на ферме осталось минимум персонала. Еще через пару — Николай поспешил обратно в сливочную лавку, а Петр Васильевич, поднявшись на второй этаж бывшего склада, угрюмо заперся в своей квартире.

Как мы уже говорили, Михаилу Георгиевичу, не солоно хлебавши покинувшему сливочную лавку, было бы разумно тут же подняться в квартиру Сушкина и обратиться за помощью к репортеру. Но из врожденного упрямства он решил иначе: к Сушкину он, конечно, пойдет, но позже — уже после того, как накормит Линеара и приведет того в Божеский вид.

Выйдя из лавки и снова очутившись под свирепствовавшим ветром, Михаил Георгиевич почти бегом добрался до одной из арок и бросился во двор: в какой именно из дворов дома Ямщиковой, он точно не знал, но это было неважно — все дворы соединялись между собой.

Во дворе ожидаемо оказалось не настолько ветрено и плохо, как на линии. Падавшая с неба ледяная крошка здесь не летела в лицо, а просто — даже приятно на слух шелестя — осыпалась на землю, образуя под ногами похрустывавший настил. Если бы во дворе было еще и приличное освещение, этот настил искрился бы хрустальными огоньками. Но приличного освещения во дворе не было: очевидно, владельцы дома Ямщиковой не сочли зазорной экономию на малоимущих обитателях флигелей. Двор освещался почти исключительно «естественным» образом — светом из окон. И хотя в помощь такому «освещению» всё же бы придан — один-единственный — газовый фонарь, света катастрофически не хватало: прямо под окнами и подле фонаря лежали его пятна, но стоило чуть отойти от стены или с центра двора, где и стоял фонарь, как можно было шею сломить — в особенно слепом, по контрасту, сумраке.

Михаил Георгиевич вполголоса выругался и попробовал осмотреться. Мы говорим «попробовал», потому что — куда ни посмотри — всюду на взгляд казалось одинаково: стены, пятна света, сумрак и… всё. Одно было понятно точно: в этом конкретном дворе молочной фермы не было.

«Направо или налево?» — решал задачку Михаил Георгиевич, еще с минуту назад пребывавший в полной уверенности: неважно, в какой из дворов попасть! — «Пожалуй, налево!»

Но уходившая влево дорожка, обогнув образованный технической шахтой угол, внезапно уперлась в глухую стену: прохода там не было!

«Что за чудеса?» — подумал доктор, твердо помнивший, как в том числе и Сушкин однажды ему сказал: все дворы огромного дома между собой соединены! Теперь же выяснялось, что это… не так?

Это было так — в том смысле, что все дворы действительно между собой соединялись. Но на практике это выглядело совсем иначе, нежели представлялось в теории. Проходы между дворами не образовывали строгой «последовательности»: пойдешь направо — попадешь туда-то, налево — сюда. Проходы петляли: и вправо, и влево, и прямо, и даже назад. Они открывались в самых неожиданных местах, и лучше всего понять их «географию» можно было только при взгляде с птичьего полета. Тогда — взлетев наподобие птицы — можно было охватить всю «карту» целиком и по-человечески сориентироваться.

Михаил Георгиевич, однако, птицей не был, а взобраться на какую-нибудь крышу и попытаться с нее оценить обстановку ему и в голову не пришло. Как, впрочем, такое не пришло бы в голову ни одному нормальному человеку. И вот наш милый доктор стоял, уперевшись носом в глухую стену, и снова в растерянности озирался.

Послышались шаги: из мрака в пятно света вынырнул какой-то человек.

— Любезный! — закричал Михаил Георгиевич, привлекая к себе внимание прохожего. — Как пройти на молочную ферму?

Но прохожий — совсем нелюбезно — только буркнул что-то неразборчивое и поспешил удалиться восвояси. Да: оборотная сторона дома Ямщиковой и впрямь являла поразительный контраст с его парадными фасадами!

Следующее очевидное решение, пришедшее в голову Михаила Георгиевича, отличалось изящной простотой — заручиться поддержкой дворника. Очевидно, что в таком большом домовладении, как это, количество дворников и помощников не ограничивалось одним-двумя, а дворницкие помещения никак не могли находиться только в какой-то одной из его частей. Рассуждение выглядело логичным и — скажем сразу — оказалось логичным и в жизни.

Михаил Георгиевич повернул обратно и вернулся к арке. Там он еще раз осмотрелся и теперь подметил то, что поначалу ускользнуло от его внимания — огонёк, ровно горевший над не очень приметной дверцей и там же — неплотно занавешенное и подсвеченное изнутри окошко.

«Ага!» — обрадовался доктор и поспешил к двери.

Долго стучать не пришлось: дверь отворилась, на порог ступил внушительного вида, но уже в возрасте человек.

— Вы — дворник? — спросил Михаил Георгиевич и тут же сам отнес свой вопрос к разряду риторических: на груди человека поблескивала бляха.

— К вашим услугам, — вежливо ответил визави.

— Помогите разобраться с загадкой! Мне нужно на молочную ферму…

Человек совсем вышел на улицу и уже не столько вежливо, сколько пристально вгляделся в Михаила Георгиевича:

— Молочная ферма? — переспросил он. — Какая из двух?

— Э… — растерялся доктор.

— Здесь две молочные фермы, — уточнил человек, — наша и вдовы: на нее тоже можно пройти через двор. Какую вы ищете?

Михаил Георгиевич растерялся еще больше:

— Но… я не знаю. Мне ту, которая в лавку товар поставляет…

— В сливочную с фасада?

— Да-да!

Несмотря на сумрак, Михаил Георгиевич увидел: глаза дворника сощурились, а сам он как-то весь подобрался.

— Зачем вам ферма? — строго, даже сурово спросил Михаила Георгиевича дворник.

— Помилуйте! — изумился непрошенному любопытству доктор. — Вам-то что за дело?

— Мне до всего есть дело, — жестко ответил дворник, подвинувшись так, чтобы перекрыть Михаилу Георгиевичу путь отступления к арке. — По крайней мере, до всего, что происходит здесь! Отвечайте: зачем вам ферма Петра Васильевича?

Растерянность доктора, от внимания которого не скользнул отнюдь не дружеский маневр дворника, прошла: ее как рукой сняло. А на ее место начал заступать гнев.

— Да что здесь происходит, в конце-то концов! — воскликнул он и сам подступил к дворнику на шаг. — Изволь-ка объясниться!

Михаил Георгиевич сознательно перешел на «ты», указывая своему странному собеседнику на лежавшую между ними социальную пропасть. Этот прием никогда не нравился доктору — слишком уж много в нем было от глупого и ничем не обоснованного снобизма, — но в бытность свою полицейским врачом, Михаил Георгиевич — по нередкому общению с другими полицейскими чинами — научился его использовать и даже признал вполне справедливым то, что однажды ему постарался втолковать сам Сергей Ильич Инихов[667]:

«Ваши личные убеждения, симпатии и антипатии, — говорил тогда Сергей Ильич, — никакого значения не имеют. Если вы хотите чего-нибудь добиться от человека, явно стоящего ниже вас по социальной лестнице, также явно дайте ему это понять. В девяти случаях из десяти это обязательно сработает: человек окажется дезорганизованным. Из-под внешнего налета бывалого городского обывателя, которому сам черт запанибрата, мгновенно покажется крестьянин. А крестьянин крепок мужицкой памятью: с барином спорить нельзя!»

«А в десятом случае?» — не преминул тогда же поинтересоваться доктор.

«В десятом, — с улыбкой ответил Сергей Ильич, — вы нарветесь на крупные неприятности».

«То есть?»

«По морде дадут», — вот так просто пояснил Сергей Ильич и пыхнул на доктора дымом своей неизменной сигары.