Гесс, причудливый извив памяти которого внезапно оживил перед его глазами «нашего князя», ставящего в растопленный камин бутылку с керосином, невольно хихикнул:

— Всякое бывает!

Владимир Львович и Молжанинов, ничего не знавшие о событиях в квартире Сушкина, удивленно посмотрели на Гесса, но от вопросов воздержались. Молжанинов, немного помолчав, только добавил к своему собственному рассказу:

— У внука был собственный сын — еще совсем крошка, лет, если память не изменяет, шести. На даче его не было, поэтому в пожаре он не пострадал. Но уже через неделю и его нашли мертвым!

Владимир Львович поморщился:

— Да этому старику…

— …скорее всего, ничего не будет! — подхватил Молжанинов. — Но, как видишь, определенное возмездие и его настигло: он явно рассчитывал на большее!

— Да что за деньги тут раздают?

— Скоро поймешь!

Владимир Львович хотел сказать что-то еще, но со сцены донеслось уж очень настойчивое:

— Муринский! Я говорю — Муринский! Где вы, черт побери?

Люди в зале переглядывались, как и Талобелов, не понимая, что вызвало задержку. И вдруг с самого заднего ряда донесся истошный женский вопль. Талобелов соскочил со сцены и бросился на крик. Гесс, Владимир Львович и Молжанинов тоже поднялись на ноги и обернулись.

Кричала действительно женщина — средних лет, приятная лицом, аккуратно одетая, но к обществу явно не принадлежавшая. Ее простое происхождение и положение выдавала обувь: женщина выбежала в проход, ее длинная юбка зацепилась за ручку кресла, стали видны ботинки — дешевые, сработанные по устаревшему фасону… такие настоящие дамы не носят!

— Что? Что? Что? — доносилось со всех сторон.

Гесс вытянулся во весь рост, стараясь лучше разглядеть происходившее:

— Там человек… в кресле… Без признаков жизни!

Владимир Львович сокрушенно покачал головой: он был слишком… представителен, чтобы вставать на цыпочки, а без этого рассмотреть что-либо не представлялось возможным: взгляд упирался в спины.

Гесс же видел: Талобелов подбежал к кричавшей женщине, не слишком вежливо отодвинул ее в сторонку, прошел между креслами и склонился над неподвижно сидевшим человеком. Несколько секунд он колдовал над ним, прикладывая пальцы к шее, оттягивая веки и совершая другие понятные Гессу манипуляции, но затем выпрямился и — с задумчивым видом — вышел в проход: к женщине.

— Успокойтесь, милочка! — сказал он, и женщина перестала кричать: как отрезало. — Ничего страшного не произошло.

— Но… но… он же умер?

— Умер! — констатировал Талобелов. — Сердечный приступ.

— Вы — доктор?

— Нет.

— А как же…

— Голубушка! — Талобелов начал сердиться. — Синюшные губы, влажная кожа… Удивляюсь я вам, знаете ли!

Женщина попятилась:

— Мне? — как-то странно спросила она и сделала еще один шаг — прочь от Талобелова.

— Вам, вам! — Талобелов, в свою очередь, сделал пару шагов в направлении отступавшей. — Должно быть, он сильно мучился?

— Кто? — женщина сделала вид, что не поняла вопрос.

— Да вот он! — Талобелов махнул рукой в сторону покойника. — Что вы ему подсыпали, чтобы вызвать сердечный приступ?

По залу пронесся вздох изумления.

Женщина отступила еще на шаг и взвизгнула:

— Я? Да как вы смеете!

Но Талобелов схватил ее за руку и, усмехаясь, начал эту руку выкручивать.

Женщина кричала, извивалась, звала на помощь, но на помощь ей никто не пришел.

— Неужели он и ее убьет? — ошеломленно спрашивал Гесс Молжанинова. — Неужели?

Молжанинов молчал.

Впрочем, до новой расправы со смертельным исходом на этот раз не дошло. Женщина разжала кулачок и Талобелов, тут же перестав выкручивать ей руку, подхватил выпавший на пол пузырек.

— Ну вот! — удовлетворенно произнес он, разглядывая этикетку. — Так я и думал… только один вопрос, сударыня: зачем вы это сделали?

Женщина, вот только что, казалось, пребывавшая в смятении и беспомощности, неожиданно гордо выпрямилась и сказала совершенно спокойно:

— Да гнида он был! Хотел, чтобы я замуж за него вышла. Тогда бы он и мою долю прибрал к своим гнусным ручонкам!

— Вы с ним знакомы? — удивился Талобелов.

— А то! — подтвердила женщина. — Соседи мы бывшие. Проходу он мне не давал!

— Ну и ну… — Талобелов покачал головой. — И чего только на свете не бывает! Но почему вы его сейчас на приступ спровоцировали, а не раньше?

— Ну… — женщина замялась: вероятно, правдивый ответ казался ей слишком опасным.

— Ну?

С Талобелова хотя и сошел облик звериной жестокости, но в целом вид его оставался грозен. Женщине пришлось решиться:

— Здесь труп удобнее спрятать… точнее, и прятать не нужно! Труп здесь — это ваша проблема, а не моя!

Талобелов, по-видимому, не ожидавший такое услышать, невольно отступил на шаг, но затем расхохотался:

— Остроумно, черт побери! Да, остроумно!

Женщина, поняв, что личной ей больше ничего не грозило, гордо вскинула голову. Талобелов же погрозил ей пальцем —

— Но больше так не делайте! —

и, развернувшись к ней спиной, пошел обратно на сцену.

— Так, — заявил он, снова взойдя на помост, — давайте отныне обходиться без сюрпризов! Вы меня поняли?

Люди в зале закивали, кто-то и вслух выразил согласие.

— Вот и хорошо… — Талобелов заглянул в свой список. — Баскова улица!

— Дробышев!

— Девяносто восемь тысяч!

Дробышев — хмурый и высокомерный — с головы до ног смерил Талобелова пронзительным взглядом:

— Почему не сто?

— Мы и так округлили в большую сторону!

Дробышев сел.

— Потёмкинская!

— Залезницын!

— Семьдесят ровно!

Возражений не последовало.

— Но позвольте, — Гесса наконец-то озарило, — да ведь это что же получается? Как же мы раньше на это внимания не обратили?

Молжанинов, бросив на Гесса слегка насмешливый взгляд, улыбнулся:

— Очевидно, правда?

— По два человека с полицейской части!

— Вот именно!

— И дальше будет так же?

— Разумеется.

— Так выбор… заказчиков не был случайным?

Молжанинов улыбнулся еще шире:

— Ну надо же: сообразили! А я-то всё гадал: когда?

Гесс насупился.

— Скажите мне, Вадим Арнольдович, — Молжанинов, пусть и до известной степени в шутку, продолжал наседать, — как вы могли прохлопать такой простой порядок? Неужели он сразу не бросился вам в глаза?

— Не я работал со списками! — пробурчал Гесс, явно не желая вдаваться в подробности.

— А кто же? — не отступал Молжанинов. — Назовите этого «прозорливого» человека!

— Незачем! — отрезал Гесс. — Лучше вы поясните: чья идея?

Молжанинов прищурился:

— А вы как думаете?

— Ваша?

Молжанинов хмыкнул.

— Талобелова?

Молжанинов саркастически поджал губы.

— Кальберга?

— В точку!

— Гм…

— Теперь-то догадываетесь — зачем?

Гесс задумался.

Первое, что вспомнилось Вадиму Арнольдовичу, были те самые «сушкинские списки», с которых всё и началось и с которыми в разных архивах работали как сам репортер, так и поручик Любимов. Эти списки были весьма сумбурными, а затем и вовсе загромоздились множеством справочного материала, различных выписок, уточнений и даже фотографий — тех самых, что сделали он сам, Вадим Арнольдович, и его старинный друг Саевич в конторе принадлежавшей Кальбергу «Неопалимой Пальмиры». Но эта загроможденность могла — и то лишь до известной степени — служить оправданием только того, почему потом, уже по ходу следствия, никто не обратил внимания на очевидное распределение возможных заказчиков преступлений парами по городским полицейским частям. Служить же оправданием совершенным она не могла никак: ничто и никто не мешали с самого начала ухватиться за ниточку, тем более что Сушкин и Любимов немало времени провели в архиве Адресного стола! Но там они занимались чем угодно, но только не упорядочиванием заказчиков! Выяснили они многое, но, как теперь оказывалось, вполне бесполезное.