Мегвин сердито подтвердила свое право на собственные сновидения, и Диавен нахмурилась:
— Я могу сказать тебе очень мало и совсем ничего о том, что говорит зеркало.
— Что это значит?
— Зеркало ничем не помогло мне. Оно говорит, но я не понимаю. Так что я освобождаю тебя от твоего обещания. Но все-таки ты получишь от меня один совет. Если боги действительно хотят, чтобы ты сделала что-то, следуй их воле. — Она быстро вытерла зеркало белым полотном и положила его в нишу в стене пещеры.
— Так что же я должна делать?
Диавен показала вверх, на потолок пещеры:
— Иди на вершину.
Мегвин почувствовала, что ее башмаки скользят по заснеженной скале, и ухватилась рукой в перчатке за выступавший сбоку каменный зубец. Она опустилась на колени и подтянула к себе ноги, чтобы удержать равновесие, потом снова поднялась, глядя вниз по склону на крутой и опасный путь, который уже проделала. Если она поскользнется, то упадет с узкой тропы, и ничто не остановит ее падения, кроме разве что веток деревьев, которые несколько раз успеют хлестнуть ее, прежде чем она достигнет дна ущелья. Мегвин немного постояла, стараясь отдышаться, и с удивлением обнаружила, что совсем не боится. Так или иначе, ее падение закончится смертью — умрет ли она сразу или останется лежать искалеченной в горах. Но Мегвин отдавала свою жизнь в руки богов — и если уж они решат забрать ее к себе, какая разница, сейчас или позже? Кроме того, несмотря на холод, она радовалась своей близости к небу.
Нетвердой походкой она прошла по тропе еще немного и подняла глаза вверх. До места, куда она направлялась, оставалось примерно столько же, сколько она уже прошла. Брадах Тор выдавался среди других горных вершин, словно нос каменного корабля. Если она пойдет немного быстрее, то доберется до вершины прежде, чем слабое утреннее солнце, которое сейчас светило ей прямо в лицо, дойдет до середины своего пути.
Мегвин повела уставшими от ноши плечами, снова обернулась и с удовольствием увидела, что снег запорошил ее следы.
У подножия горы, там, где она начала подъем, уже, наверное, и совсем никаких следов не осталось. Если там шныряют кальдскрикцы Скали, они не найдут ее. Боги помогают ей — это добрый знак.
Тропа становилась все круче, и Мегвин приходилось подниматься, наклонившись вперед и хватаясь за выступы скалы. Она гордилась своей силой, ей нравилось чувствовать, как работают ее мускулы, позволяя ей двигаться к вершине почти так же быстро, как это делали бы мужчины. Необычные рост и сила всегда казались Мегвин скорее проклятием, чем достоинством. Она знала, что многие считают ее недостаточно женственной, и бóльшую часть жизни притворялась, что не замечает этого. Но сейчас она находила какое-то удовлетворение в том, как ее тело повинуется ей. Как это ни грустно, именно оно мешало ей в выполнении миссии, возложенной на нее богами. Мегвин знала, что сможет отбросить его, когда это понадобится. Это будет нелегко, но еще труднее было с презрением отвернуться от Эолейра, а она сделала это. Воля богов ожесточает сердце.
Подъем становился все труднее. Засыпанная снегом дорожка, по которой она шла, была только козьей тропой. Во многих местах она и вообще исчезала, заставляя Мегвин пробираться по выступам скал, цепляясь за чахлые кустики вереска и закрученные ветром голые ветки деревьев.
Несколько раз она останавливалась, чтобы отдышаться, снимала перчатки и долго терла руки, стараясь вернуть чувствительность онемевшим пальцам. Солнце, едва проглядывавшее сквозь дымку облаков, уже склонялось к западу, когда она наконец добралась до вершины Брадах Тора. Мегвин отряхнула с себя снег и тяжело опустилась на черный, отполированный ветром камень.
Внизу перед ней простирались леса Грианспога. У подножия горы, скрытый покрывалом метели, лежал Эрнисадарк, родной город Мегвин. Там Скали Острый Нос расхаживал по дубовым залам Таига, а его головорезы промышляли грабежом на пустынных улицах. Что-то надо было делать, и это могло стать задачей только для дочери короля.
Она отдыхала недолго. Дул сильный ветер, и Мегвин быстро растеряла все тепло, оставшееся после тяжелого подъема. Становилось все холоднее. Она вытряхнула из мешка на черный камень все, что взяла с собой, и завернулась в теплое одеяло, стараясь не думать о холоде. Сбоку она положила кожаный мешочек с огнивом, — это ей уже не понадобится. Чтобы набрать дров на растопку, ей пришлось бы спускаться.
Мегвин не взяла с собой еды не только потому, что полагалась на волю богов, но и потому, что не хотела больше потакать желаниям своего тела. Сотворенное из земного праха, оно не желало жить без еды, без любви, но сейчас настало время отринуть все низменные желания, чтобы боги могли видеть ее сущность.
На дне мешка оставались еще две вещи. Одна — подарок отца, резной деревянный соловей, символ богини Мирчи. Однажды, когда маленькая Мегвин отчаянно рыдала из-за какой-то детской обиды, король Лут снял со стены изящную птичку и вложил ее в маленькие руки девочки. Это все, что напоминало ей о бесконечно дорогом и безвозвратно утраченном мире. На секунду прижав птичку к холодной щеке, Мегвин поставила ее на выступ камня.
Последним сокровищем сумки был камень, который дал ей Эолейр, подарок дворров. Мегвин нахмурилась. Она старалась убедить себя, что взяла камень с собой, потому что держала его в руках, когда увидела посланный богами сон, но сама прекрасно знала, что была и другая причина. Этот камень подарил ей граф, прежде чем уехал.
Она услышала зов богов и поднялась сюда. Теперь, решила Мегвин, она не должна противиться их воле. Если они хотят, чтобы она предстала перед ними, то она будет молить их об уничтожении Скали и Верховного короля, причинивших столько зла невинным людям, а если они не захотят видеть ее, она умрет. Но независимо от результата она останется на вершине горы до тех пор, пока боги не объявят своей воли.
— Бриниох, отец небесный, — крикнула она, — Мирча, в дождь облаченная! Мюраг Однорукий и Лысый Ринн! Я слышала ваш зов! Я жду вашего решения!
Кружащаяся метель поглотила ее голос.
Мириамель никак не могла дождаться, когда Аспитис уснет. Он долго ворочался и что-то бормотал, и ей все не удавалось собраться с мыслями. Когда в дверь каюты постучали, она так углубилась в размышления, что не сразу поняла, что это за шум. Стук повторился, на этот раз немного громче. Вздрогнув, Мириамель повернулась на бок.
— Кто там? — прошептала она. Может быть, это Ган Итаи? Но вряд ли графу понравится, что ниски приходит по ночам в каюту Мириамели. Следующая мысль была о том, что ей не хотелось бы, чтобы Ган Итаи видела Аспитиса в ее постели. Она не могла даже надеяться, что ниски не знает о ее отношениях с графом, но принцессе хотелось сохранить хоть какие-нибудь остатки самоуважения.
— Хозяин здесь? — К ее стыду и облегчению, голос был мужским. За дверью, видимо, стоял один из матросов.
Аспитис сел на кровати рядом с ней. Тело его было неприятно теплым.
— Что случилось? — спросил он, зевая.
— Простите, мой лорд. Вас спрашивает кормчий, то есть я хотел сказать, он просит прощения и зовет вас. Ему кажется, что идет шторм. Странный шторм.
Аспитис откинулся назад:
— Матерь Божья! Который теперь час?
— Рак только что зашел за горизонт, лорд Аспитис. Четыре часа до зари. Я очень сожалею, мой лорд.
Аспитис выругался и стал обуваться. Он знал, что Мириамель не спит, но, уходя, не сказал ей ни слова. В свете лампы принцесса увидела бородатое лицо матроса, и потом две пары ног протопали по коридору к трапу, ведущему на палубу.
Некоторое время она тихо лежала в темноте. Отчаянный стук ее сердца заглушал рокот океана. Ясно было, что все матросы знали, где Аспитис: они ожидали найти графа в постели Мириамели. Ее охватил стыд. Принцесса подумала о бедном Кадрахе, закованном в кандалы в трюме. Ее невидимые цепи были не менее тяжелыми.
