Одним движением руки он заставил замолчать болтливого Веллигиса.

— Мы подумали, — проговорил Ликтор медленно. Голова его с белоснежными волосами казалась далекой, как вершина горы, покрытая снегом. — Мир, каким ты его описываешь, Прейратс, кажется разумным. В этом есть определенная логика. Мы слышали подобные рассуждения от герцога Бенигариса и его посланника Аспитиса, который здесь часто бывает.

— Графа Аспитиса, — резко сказал Бенигарис, его грубое лицо покраснело. Он выпил порядочно дикторского вина. — Граф, — продолжал он бесцеремонно. — Король Элиас возвел его в графский титул по моей просьбе. Как дружеский жест по отношению к Наббану.

Тонкие черты Ранессина исказила гримаса почти нескрываемого отвращения:

— Мы знаем, что вы с Верховным королем близки, Бенигарис, и мы знаем, что ты сам правишь Наббаном. Но сейчас ты за нашим столом в Доме Божием, за моим столом, и мы требуем, чтобы ты хранил молчание, пока не кончит говорить высший настоятель Церкви Господней.

Динивана потряс разгневанный тон Ликтора — Ранесеин обычно был мягчайшим из людей, — но его приободрила такая неожиданная мощь. Усы Бенигариса сердито дрогнули, и он потянулся за бокалом с неуклюжестью смущенного ребенка.

Голубые глаза Ранессина были уже направлены на Прейратса. Он продолжая в высокопарной манере, к которой редко прибегал:

— Как мы уже заметили, мир, который проповедуете ты, король Элиас и Бенигарис, можно в какой-то мере считать разумным. Это мир, в котором алхимики и монархи решают судьбу не только плоти человеческой, но и души и где прислужники короля поощряют заблудшие души к самосожжению во славу ложных идолов, если это служит их целям. Мир, где неопределенность невидимого Бога заменяется определенностью черного горящего духа, сжигающего духа, который обитает на этой земле — в сердце ледяной горы.

Безволосые брови Прейратса взметнулись вверх при этих словах: Диниван испытал момент холодной радости. Хорошо! Значит это существо еще способно удивляться.

— Выслушайте меня! — голос Ранессина набрал силу, так что на миг показалось, что не только эта комната погрузилась в молчание, но вместе с ней весь мир, как будто в этот миг освещенный свечами стол находится в самом центре Творения. — Этот мир — ваш мир, который вы проповедуете своими хитрыми словами, — это не мир Матери Церкви. Мы давно знаем о темном ангеле, который витает над землей, чья холодная рука тянется ко всем сердцам Светлого Арда, чтобы посеять в них смятение, но наш враг — сам архидьявол, непримиримый враг света Божьего. Будь вашим союзником действительно наш враг на протяжении тысячелетий или просто еще один приспешник царства тьмы. Мать Церковь всегда выступала против них и им подобных, и всегда будет на этом стоять.

Казалось, все в комнате затаили дыхание на нескончаемый миг.

— Ты не понимаешь, что говоришь, старик, — голос Прейратса был похож на шипение серы. — Ты ослабел, и ум твой помутился…

Как это ни позорно, ни один из представителей церковной канцелярии не поднял голос протеста или несогласия. Они смотрели огромными глазами на Ранессина, когда он наклонился над столом и спокойно выдержал злой взгляд попа. Свет, казалось, померк во всем банкетном зале, оставив освещенными лишь две фигуры: алую и белую, а тени их все вытягивались и вытягивались…

— Ложь, ненависть и алчность, — сказал Ликтор негромко, — это знакомые, стародавние враги. Неважно, под чьим знаменем они маршируют.

Он распрямился, стройная бледная тень, и воздел руку. Динивана снова охватила горячая неуемная любовь, которая заставляла его и раньше склонять в почтении голову перед тайной святой цели, которая заставляет его связывать свою жизнь со служением этому скромному и замечательному Человеку и Церкви, воплощенной в нем.

Спокойно и величественно Ранесеин осенил пространство перед собой знаком древа. Динивану почудилось, что стол снова задрожал под его рукой; на этот раз он не поверил, что это дело рук алхимика.

— Ты раскрыл двери, которые навсегда должны были оставаться запертыми, Прейратс, — возгласил Ликтор. — В своей гордыне и глупости ты и Верховный король принесли тяжкое зло в мир, который и без того стонал под бременем страдания. Наша церковь — моя церковь — будет бороться с вами за каждую душу, пока не настанет Судный день. Я отрешаю тебя от церкви и короля Элиаса вместе с тобой, а также каждого, кто последует за вами по пути мрака и заблуждения, отлучаю от лона церкви. — Руки его дважды опустились. — Дуос Оненподенсис. Феата Ворум Ликсеран. Дуос Оненподенсис. Феата Ворум Ликсеран.

Ни удара грома, ни трубного гласа не последовало за гулкими словами Ликтора, только отдаленный звук Клавеанского колокола, бьющего час. Прейратс медленно встал, лицо его было белым как мел, рот кривился в дрожащей гримасе.

— Ты сделал ужасную ошибку, — просипел он. — Ты глупый старик, а твоя великая Мать Церковь — детская игрушка, сделанная из пергамента и клея. — Его трясло от сдерживаемого гнева. — Мы скоро поднесем к ней факел. Вой будет оглушительным, когда она загорится. Ты сильно ошибся.

Он повернулся и зашагал из комнаты, звонко стуча каблуками, а одежда его развевалась, как пламя. Во всей сцене ухода красного священника Динивану почудился последний всепожирающий огонь, оставляющий за собой лишь обгоревшие страницы истории.

Мириамель пришивала деревянную пуговицу к плащу, когда кто-то постучал в дверь. Встревоженная, она вскочила с постели и босиком протопала к двери, чтобы узнать, кто это.

— Откройте дверь, прин… Малахиас. Пожалуйста, откройте.

Она отодвинула засов. В слабо освещенном вестибюле стоял Кадрах, лицо его блестело от пота. Он протиснулся мимо нее в крохотную келью и локтем так толкнул дверь, что Мириамель обдало ветром, а дверь чуть не ударила ее по носу.

— Ты что, с ума сошел? — возмутилась она. — Ты не имеешь права так врываться!

— Прошу вас, принцесса…

— Убирайся! Сию же минуту!

— Моя леди! — К ее удивлению. Кадрах упал на колени. Его лицо, обычно красноватое, было совершенно бледно. — Мы должны бежать из Санкеллана Эйдонитиса. Этой же ночью.

Она уставилась на него.

— Ты таки действительно сошел с ума. — Ее тон был царствен: — О чем ты говоришь? Ты что-нибудь украл, что ли? Не знаю, следует ли мне защищать тебя и дальше, и я уж, конечно, не стану тебя выручать из…

Он прервал ее на полуслове.

— Нет. Я ничего такого не сделал, по крайней мере сегодня, и опасность грозит не столько мне, сколько вам. Но опасность эта необычайно велика. Мы должны бежать немедленно!

На несколько мгновений Мириамель растерялась. Кадрах действительно выглядел страшно испуганным, с ним произошла разительная перемена, без следа исчезло обычное неопределенное выражение лица.

Он снова заговорил:

— Прошу вас, моя леди. Я знаю, что не был слишком надежным спутником, но ведь я делал и что-то хорошее. Пожалуйста, доверьтесь мне на этот раз. Вы находитесь в страшной опасности!

— Чего я должна опасаться?

— Здесь Прейратс.

Она почувствовала, как по ней прошла волна облегчения. Яростные мольбы Кадраха все-таки напугали ее.

— Идиот. Мне это известно. Я вчера разговаривала с Ликтором. Мне все известно о Прейратсе.

Грузный монах поднялся с колен. Лицо его было исполнено решимости:

— Это одно из ваших глупейших заявлений, принцесса. Вы знаете о нем крайне мало и должны этому радоваться. Радоваться!

Он протянул руку и схватил ее под локоть.

— Перестань! Как ты смеешь?! — Она попыталась дать ему пощечину, но Кадрах уклонился от удара, не отпустив ее локтя. Он был на редкость силен.

— Мощи св. Муирфата! — прошипел он. — Не дури, Мириамель! — Он наклонился к ней, впившись ей в глаза своим взглядом. От него, заметила она мимоходом, как ни странно, не пахло вином. — Если я вынужден обращаться с тобой как с ребенком, ладно, — прорычал монах. Он толкнул ее так, что она опрокинулась на постель, и встал над ней, рассерженный, но почтительный. — Ликтор провозгласил, что отлучает Прейратса и твоего отца. Ты понимаешь, что это означает?