Измученный, больной до безумия, но полный мрачной решимости, он смотрел, как бегут от него лучшие кузнецы Асу'а, но ничто не шевельнулось в нем.

Он сам раздул огни горна, в одиночестве пропел Слова творения и взял Молот, придающий форму, который до него держал в руках только Верховный кузнец.

Один в красном свете глубоко сокрытой кузницы он выковал меч, само вещество которого, казалось, дышало ужасом. Чары Инелуки были такими отвратительными и сверхъестественными, что даже воздух Асу'а наполнился гневом, а стены качались, словно под ударами могучих кулаков.

И тогда он взял выкованный им меч, и понес его в Главный зал своего отца, показать остальным то, что когда-нибудь спасет их. Но так ужасен был его вид и так мучителен вид серого меча, сверкающего почти непереносимым светом, что ситхи в страхе бежали из зала, оставив там только Инелуки и отца его, Ий'Унигато.

В тишине, в которой звучали последние слова Ярнауги, в тишине, такой глубокой, что даже огонь, казалось, перестал потрескивать, как будто он тоже задержал дыхание, Саймон почувствовал, как встали дыбом волосы у него на шее и на руках и странное головокружение подкралось к нему.

Меч!.. Серый меч! Я отчетливо его вижу! Что это значит? Почему эта проклятая мысль засела у меня в голове?! Он сжал виски обеими руками, как будто от боли ответ мог прийти к нему.

Когда король-эрл увидел, что сделал его сын, сердце в его груди превратилось в лед, потому что лезвие, которое держал Инелуки, было не просто оружием, но надругательством над самой землей, которая произвела и железо, и волшебное дерево. Это было отверстие в гобелене мироздания, и жизнь вытекала через него.

— Этого не должно быть, — сказал он своему сыну. — Пусть лучше мы сгинем в пустоте забвения, пусть смертные терзают наши кости — да пусть бы мы лучше вообще никогда не жили, чем родить такую вещь, не говоря уж о том, чтобы использовать ее.

Но Инелуки обезумел от могущества меча и страшно запутался в заклятьях, создавших его.

— Это единственное оружие, которое может спасти нас! — сказал он своему отцу. — Иначе эти мерзкие создания, эти назойливые насекомые так и будут ползать по лицу земли, разрушая все на своем пути, уничтожая красоту, которую они даже не могут увидеть или понять. Мы должны предотвратить это любой ценой.

— Нет, — сказал Ий'Унигато, — нет, иные цены слишком велики даже для нас. Посмотри на себя! Уже сейчас это истощило твой разум и сердце. Я твой король и господин, и я приказываю тебе уничтожить это, пока оно еще не уничтожило тебя полностью.

Но услышав, что отец требует уничтожить то, что чуть не стоило ему жизни, пока он ковал, и то, что было сделано, как он думал, только для того, чтобы спасти народ от последней тьмы, Инелуки совсем обезумел. Он поднял меч и нанес отцу чудовищный удар, убив короля ситхи.

Никогда ничего подобного не совершалось среди ситхи, и когда Инелуки увидел лежащего перед ним Ий'Унигато, он зарыдал, и рыдал не только об отце, но и о себе и своем народе. Наконец он снова взял в руки серый меч.

— Из скорби ты явился, — сказал он, — и скорбь ты принес с собой. Скорбь — имя тебе. Так он назвал клинок: Джингизу. Так «скорбь» звучит на языке ситхи.

Скорбь… меч по имени Скорбь… — раздавалось в ушах Саймона, как эхо билось в его голове, и казалось, что в этом тонут слова Ярнауги, буря, разыгравшаяся снаружи, все. Почему это звучит так страшно знакомо? Скорбь… Джингизу… Скорбь…

— Но история не кончается на этом, — продолжал северянин, и голос его набирал силу, окутывая пеленой тревоги внимающее ему общество. — Инелуки, еще больше обезумев от содеянного, поднял корону отца из белой коры березы и объявил себя королем.

Его семья и народ были так ошеломлены этим убийством, что у них не хватило сил препятствовать ему. Некоторые втайне приветствовали перемену власти, в частности пятеро, которым, как и Инелуки, претила сама мысль о том, что можно сдаться без всякого сопротивления.

Инелуки, со Скорбью в руке, был силой необузданной. Со своими пятью прислужниками, которых испуганные и суеверные северяне назвали Красной Рукой за их количество и плащи огненного цвета, он принял бой под стенами Асу'а, впервые за три года долгой осады. Только огромное количество вооруженных железом орд Фингила не позволило ночному кошмару, в который превратился бой Инелуки, прорвать осаду замка. Если бы другие ситхи последовали за принцем, могло бы случиться, что короли ситхи и сейчас ходили бы по стенам Хейхолта.

Но у ситхи не было больше воли для сражений. Испуганные силой своего нового короля, потрясенные убийством Ий'Унигато, они вместо этого воспользовались ударом, нанесенным Инелуки и его Красной Рукой, чтобы бежать из замка под предводительством Амерасу, королевы, и Шима'Онари, сына Хакатри, изувеченного драконом брата Инелуки. Они бежали под защиту темного, но безопасного Альдхорта, прячась от кровожадных смертных и своего собственного безумного короля.

Так случилось, что Инелуки обнаружил бегство тех, за кого сражался. Он остался со своими пятью воинами и еще несколькими ситхи в сверкающем остове Асу'а. Даже его страшная магия не смогла долго противостоять несметному числу воинов Фингила. Северные шаманы нашли нужные заклинания, и последние защитные чары спали с вековых стен. При помощи смолы, соломы и факелов риммеры подожгли хрупкое здание. Среди клубов дыма и лижущих языков пламени северяне обратили в бегство последних ситхи, которые были слишком слабыми и робкими, чтобы бежать, или слишком преданы своему древнему дому. В том костре ужасные деяния совершали воины Фингила, а у ситхи уже не оставалось сил, чтобы сопротивляться. Их мир кончился. Жестокие пытки, изнасилования и убийства потерявших волю к борьбе ситхи, глумливое разрушение тысяч изысканных невосстановимых вещей — всем этим армия Фингила Кровавого наложила алую печать на нашу историю, и это пятно не смывается. Несомненно, те, кто бежал в лес, слышали крики и стоны, и, содрогаясь, взывали к предкам о правосудии.

В этот последний роковой час Инелуки и его Красная Рука взобрались на вершину самой высокой башни. Он решил, что место, где теперь никогда не будут жить ситхи, никогда не станет домом и для людей.

И тогда он произнес слова, более ужасные, чем какие-либо из тех, которые он говорил раньше, гораздо более зловещие, чем даже те, которые помогали ему создать Скорбь. Когда гром его голоса перекрыл шум пожара, риммеры во дворе замка с криком упали на землю и кровь хлынула у них из ушей и глаз, а лица почернели. Монотонный голос поднялся до нестерпимой высоты и перешел в вопль агонии. Внезапная вспышка света сделала небо белым, а затем наступила тьма, такая глубокая, что даже Фингил в своем шатре на расстоянии мили от замка думал, что он ослеп.

Но в некотором роде Инелуки все-таки потерпел поражение. Асу'а все еще стоял и горел, несмотря на то, что большая часть войска Фингила лежала теперь в смертных корчах у подножия башни. А на ее вершине ветер медленно играл шестью кучками серого пепла.

Скорбь… голова Саймона кружилась, он с трудом дышал. Казалось, что огни факелов дико трепещут. Склон горы. Я слышал, как скрипят колеса телеги… они привезли Скорбь! Я помню, это был дьявол в ящике… Сердце всех скорбей.

— Итак, Инелуки умер. Один из офицеров Фингила перед тем, как испустить последний вздох, клялся, что видел, как огромное тело отделяется от башни, алое, как угли в огне, и, извиваясь, как дым, хватается за него, как огромная красная рука…

— Не-е-ет! — закричал Саймон, вскакивая. Рука потянулась, чтобы остановить его, потом другая, но он стряхнул их, словно паутину. — Они привезли серый меч, этот ужасный меч! А потом я видел его! Я видел Инелуки! Он был… он был…

Комната качалась взад и вперед, и лица смотревших на него людей — Изгримнура, Бинабика, старика Ярнауги — вытягивались, как рыба, прыгающая в пруду. Он хотел говорить, хотел рассказать им всем о склоне горы и о белых демонах, но темная завеса натянулась перед его глазами, и что-то гремело в ушах.