— Больше толку было бы с пикой, — сказал Хейстен, когда Саймон после сильного удара в живот рухнул на траву, чтобы отдышаться. — Только в замке сейчас ничего такого нет, видишь, какая история. Потому-то твоей игрушкой будет лук, парень. Но и меч знать неплохо для ближнего боя, понял меня? Тут ты тыщу раз скажешь спасибо старому Хейстену.

— А… когда же… лук? — пропыхтел Саймон.

— Завтра, парень, завтра будут и лук, и стрелы… или послезавтра, — Хейстен засмеялся и протянул широкую ручищу. — Поднимайся, парень, наше с тобой веселье нынче только начинается.

Уставший, замученный, Саймон чувствовал себя вымолоченым, как пшеница, и боялся, что мякина вот-вот полезет у него из ушей. За дневной трапезой стражников он подкреплялся бобами и хлебом, а Хейстен продолжал словесную часть его образования, которую юноша в основном пропустил из-за непрерывного низкого шума в ушах. Наконец его отпустили, предупредив, что все начнется сначала ранним утром следующего дня. Он поплелся в пустую комнату Стренгьярда и провалился в сон, даже не сняв сапоги.

Капли дождя залетали в открытое окно, в отдалении гремел гром. Саймон проснулся и обнаружил, что его, как и утром, ждет Бинабик, как будто и не было длинного, полного синяков дня. Эта иллюзия быстро рассеялась, когда он сел. Каждый мускул закостенел и ныл, и Саймон чувствовал себя столетним стариком.

Бинабику пришлось немало потрудиться, чтобы заставить его встать с постели.

— Саймон, мы будем не развлекаться, ты не можешь соглашаться или не соглашаться, ты просто не имеешь выбора. На этих весах будут полеживать наши жизни.

Саймон откинулся на спину:

— Да я не спорю. Но если я сейчас встану, я умру.

— Довольно, — маленький человек схватил его за руку, уперся ногами и, морщась, стал тянуть юношу в сидячее положение. Раздался душераздирающий стон и стук, когда одна из обутых в сапоги ног Саймона опустилась на пол. Потом была долгая тишина — и другая присоединилась к ней.

Через несколько минут он уже хромал к двери вслед за Бинабиком навстречу пронизывающему ветру и ледяному дождю.

— Нам и за ужином придется сидеть? — поинтересовался Саймон. В первый раз в жизни он чувствовал себя слишком разбитым, чтобы есть.

— Не полагаю так. Джошуа очень такой странный в этой области, не очень-то любит есть и пить при обществе своего двора. Ему симпатично одиночество. Так что, полагаю я, все принимали немного пищи до совета. Именно благодаря этой причине я собираюсь уговаривать Кантаку сиживать в комнате. — Он улыбнулся и похлопал Саймона по плечу. — Сегодня вечером мы будем иметь в виде пищи только беспокойство и споры. Это не есть хорошо для пищеварения человека, тролля или волка.

Снаружи бесчинствовала свирепая буря, а Большой зал Наглимунда был сух, согрет пламенем трех открытых очагов и освещен несметным количеством свечей. Косые балки крыши терялись в темноте высоко над головой, а стены были плотно завешаны религиозными гобеленами.

Десяток столов сдвинули вместе и составили в форме огромной подковы; высокое, узкое деревянное кресло Джошуа с резным лебедем Наглимунда стояло в середине дуги. Уже полсотни человек расположились с разных сторон подковы, увлеченно беседуя друг с другом — высокие люди, одетые в отороченные мехом куртки с цветистыми побрякушками, по большей части мелкая знать, но попадались среди них и носившие грубую солдатскую одежду. Некоторые, когда вновь прибывшая парочка продефилировала мимо них, провожали ее оценивающими взглядами и снова возвращались к прерванным разговорам.

Бинабик ткнул Саймона в бок:

— Они наверное думают, что мы — специально приглашенные акробаты. — Он засмеялся, но Саймону показалось, что на самом деле ему не очень-то весело.

— Кто все эти люди? — прошептал юноша, когда они устроились на дальнем конце одной из сторон подковы. Паж поставил перед ними кубки с вином, и, прежде чем отступить назад к стене, добавил туда горячей воды.

— Лорды Эркинланда, оказывающие некоторую поддержку Джошуа или, в крайнем случае, еще не имеющие решения на этот счет. Этот, коренастый, в красном с белым — Ордмайер, барон Итерселла. Он говорит с Гримстедом, Этельфертом и другими, которых я еще не узнавал. — Тролль поднял бронзовый кубок и сделал порядочный глоток. — Хммм. Наш принц не особенно расточительствует в отношении этого вина или может быть он немножко пропагандировает очень хорошую местную воду. — Озорная улыбка снова озарила лицо маленького человека. Саймон откинулся в кресле, опасаясь, что вместе с улыбкой вернется и маленький острый локоть, но Бинабик уже изучал сидевших за столом.

Саймон глотнул вина. Оно действительно было водянистым; и он размышлял, кто же его разбавил, у кого туго с деньгами: сенешаль или сам принц, и все-таки это было лучше, чем ничего, и могло сослужить хорошую службу его ноющим суставам. Когда он опорожнил кубок, паж вышел вперед и наполнил его снова. Подходили еще люди, некоторые тихо переговаривались между собой, другие холодно оглядывали тех, кто уже прибыл. Появился очень, очень старый человек в церковном облачении, поддерживаемый молодым священником, и начал расставлять на столе рядом с местом Джошуа различные блестящие предметы. Выражение его лица свидетельствовало о дурном характере. Молодой священник усадил его в кресло, потом наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Старший ответил что-то, по-видимому с сомнительной вежливостью, потому что священник возвел страдающий взгляд к балкам крыши и удалился.

— Это Ликтор? — тихонько спросил Саймон.

Бинабик покачал головой:

— Нахожу сомнительным, что глава всей эйдонитской церкви может оказаться в этом месте, которое есть логово опального принца. Скорее предположу, что это Анодис, епископ Наглимунда.

Пока Бинабик говорил, вошла последняя группа людей, и тролль оборвал сам себя, чтобы наблюдать за ними. Большинство вновь прибывших с заплетенными в тонкие косички волосами были одеты в белые камзолы Эрнистира. Их лидер — сильный, мускулистый молодой человек с длинными темными усами — разговаривал с каким-то южанином, выглядевшим слегка старше эрнистирийца. Этот, с тщательно завитыми волосам, в камзоле нежнейших оттенков верескового и голубого, был так изысканно одет, что, как показалось Саймону, произвел бы впечатление даже на Сангфугола. Старые солдаты, сидевшие вокруг стола, открыто посмеивались над франтоватостью его костюма.

— А эти? — спросил Саймон. — А эти, в белом, с золотом вокруг шеи? Эрнистирийцы, да?

— С несомненностью. Принц Гвитин и с ним его люди. Принц разговаривает, если не будет ошибки у меня, с бароном Дивисаллисом из Наббана. О нем говаривают как о человеке с острым умом, который слишком очень много думает о собственной одежде. К тому же отважный боец, так рассказывали мне.

— Откуда ты все это знаешь, Бинабик? — спросил Саймон, возвращаясь от эрнистирийцев к своему другу. — Ты подслушивал у замочной скважины?

Тролль надменно выпрямился.

— Я не всегда проживал на вершине гор! — сказал он. — Кроме того, я имел беседование со Стренгьярдом и много других информационных средств, пока ты тепло согревал свою постель.

— Что?! — голос Саймона прозвучал гораздо громче, чем он рассчитывал; он понял, что по меньшей мере слегка пьян. Несколько сидевших рядом с любопытством обернулись к нему. Саймон наклонился, чтобы продолжить защищаться более тихим голосом.

— Я был… — начал он, но тут по всему залу задвигались стулья: люди вскакивали с мест. Саймон поднял глаза и увидел, что в дальнем конце зала появилась стройная фигура принца Джошуа в одежде его обычных серых тонов. Он спокойно, без улыбки оглядел зал. Единственным признаком его сана был серебряный обруч на лбу.

Джошуа приветственно кивнул собравшимся и сел; остальные быстро последовали его примеру. Пажи вышли вперед, разливая вино по кубкам, старый епископ, сидевший по левую руку от принца (по правую руку сидел эрнистирийский Гвитин), поднялся со своего места.