В одно мгновение он высунулся из окна и, перебирая руками, взобрался на наклонную крышу. Ухватившись за одну из длинных, гибких веток смоковницы, он легко подтянулся к тому месту, где ютился маленький ящик с крышей из коры — домик-детеныш, пристроившийся к материнской спине. Тиамак заглянул в ящик.

Он оказался там: серый воробей, проворно склевывающий зерна, рассыпанные по дну ящика. Тиамак осторожно протянул руку и взял птицу, потом со всей осторожностью, на которую был способен, он спустился вниз по крыше и влез обратно в окно.

Вранн посадил воробья в клетку для крабов, специально для этой цели повешенную на потолочной балке, и быстро развел огонь. Когда пламя в каменном очаге запылало вовсю, он достал птицу из клетки. От дыма, поднимавшегося к отверстию в потолке, щипало глаза.

Воробей потерял пару хвостовых перьев и странно оттопыривал одно крыло, как будто натерпелся больших неприятностей в дальнем пути из Эркинланда. Тиамак знал, откуда прилетела птица, потому что это был единственный воробей, которого он воспитал. Остальные его птицы были болотные голуби, и только Моргенс настаивал на воробьях — смешной старик.

Поставив воду на огонь, Тиамак сделал все, что было в его силах, для поврежденного серебряного крылышка, потом насыпал птичке еще зерна и поставил в клетку низкий фунтик из коры, полный воды. Был соблазн подождать и прочитать прибывшее послание после еды, чтобы оттянуть удовольствие от новостей, принесенных издалека, но в такой день, как сегодня, нельзя было ожидать от себя такого неимоверного терпения. Он растолок в ступке немного рисовой муки, добавил воды и перца, слепил хлебец и посадил его печься.

Кусочек пергамента, обернутый вокруг птичьей лапки, измочалился по краям, буквы расплылись, как будто птица здорово вымокла по дороге, но Тиамак привык к таким вещам и скоро все разобрал. Цифры, обозначавшие день, когда было отправлено письмо, удивили его — серый воробушек почти целый месяц добирался до Вранна. Послание удивило его еще больше, но это было совсем не то удивление, на которое он надеялся.

Чувствуя холодную тяжесть в желудке, которая заставляла забыть любой голод, он подошел к окну и стал смотреть на быстро разгорающиеся звезды, виднеющиеся сквозь спутанные ветки смоковницы. Тиамак смотрел на север, и на мгновение почти почувствовал дуновение ветра, несущего ледяной клин сквозь теплый воздух Вранна. Он довольно долго простоял так, когда до него долетел наконец запах сгоревшего ужина.

Граф Эолер откинулся в мягком теплом кресле и посмотрел в потолок. Он был покрыт религиозной росписью, душераздирающими изображениями Узириса, исцеляющего прачку, Сутрина, замученного на арене императора Крексиса, и тому подобным. Цвета немного поблекли, и пыль, словно легкая вуаль, покрывала картины. И все-таки это было весьма впечатляющее зрелище, хоть и принадлежащее одному из меньших вестибюлей Санкеллана Эйдонитиса.

Ужасающий груз песчаника, мрамора и золота, думал Эолер, и все это во славу того, кого никто никогда не видел.

На него вдруг накатила непрошенная волна тоски по дому — это часто случалось за последнюю неделю. Чего бы он не отдал за то, чтобы оказаться сейчас в своем скромном доме в Над Муллахе, в окружении племянниц, племянников и памятников эрнистирийским героям и богам; или в Тайге, в Эрнисадарке, куда всегда тянется тайная частичка его сердца, — но он должен быть здесь, среди попирающего землю камня Наббана. Ветер приносил запах войны, и он не мог оставаться в стороне, когда король нуждался в его помощи. И все-таки он устал от путешествий. Как хорошо было бы снова почувствовать траву Эрнистира под копытами своей лошади!

— Граф Эолер! Прошу простить меня за то, что заставил вас ждать! — Отец Диниван, молодой секретарь Ликтора, стоял в дальних дверях, вытирая руки о край черной сутаны. — Сегодня тяжелый день, а мы еще не достигли и полудня! Тем не менее… — он засмеялся. — Это очень жалкое извинение. Пожалуйста, пройдемте в мои комнаты!

Эолер последовал за ним, его сапоги бесшумно ступали по толстым старым коврам.

— Ну вот, — сказал улыбающийся Диниван, протягивая руки к уютному пламени камина. — Так лучше? Это просто скандал, но нам очень трудно поддерживать тепло в доме его святейшества. Потолки очень высокие. А весна была такая холодная!

Граф улыбнулся.

— По правде говоря, я как-то не обратил на это внимания. В Эрнистире мы всегда спим с открытыми окнами, кроме, разве что, самой суровой зимы. Мы люди, живущие на свежем воздухе.

Диниван поднял брови.

— А мы, наббанаи, изнеженные южане, э?

— Я этого не говорил! — засмеялся Эолер. — Вот что вам, южанам, действительно присуще, так это редкостное красноречие.

Диниван сел на стул с высокой твердой спинкой.

— Ах, но вот его святейшестве Ликтор — который на самом деле эркинландер, как вам хорошо известно, — Ликтор всех нас заткнет за пояс. Он умный и тонкий человек.

— Это мне известно. И это о нем я хотел бы поговорить, отец.

— Называйте меня просто Диниван, пожалуйста. Ах, это печальная судьба секретарей великих людей — встреч с ними ищут больше благодаря приближенности к великим, чем за личные качества, — он насмешливо состроил удрученную мину.

Эолер снова поймал себя на том, что ему крайне симпатичен этот священник.

— Таков ваш рок, Диниван. Теперь выслушайте меня, пожалуйста. Я полагаю, вам известно, зачем мой господин послал меня сюда?

— Я был бы олухом, если бы не знал. Новые времена заставляют языки болтаться, как хвосты возбужденных собак. Ваш господин просит Леобардиса объединиться с ним в некий союз.

— Вот именно, — Эолер отошел от огня и передвинул кресло поближе к Динивану. — Все мы находимся в состоянии неустойчивого равновесия: мой Ллут, ваш Ликтор Ранессин, Верховный король Элиас и герцог Леобардис…

— И принц Джошуа, если он жив, — закончил Диниван, и лицо его было озабоченным. — Да, в неустойчивом равновесии, и вы знаете, что Ликтор ничего не может сделать, чтобы нарушить его.

Эолер медленно кивнул.

— Я знаю.

— Тогда почему же вы пришли ко мне? — любезно спросил Диниван.

— Как бы вам сказать… Все выглядит так, как будто заваривается обычная свара, как часто случается, но я боюсь, что все это гораздо глубже. Можете считать меня сумасшедшим, но у меня предчувствие, что так кончается эпоха, и я холодею при мысли о том, что может принести следующая.

Секретарь Ликтора молчал. На мгновение его простое добродушное лицо показалось лицом умудренного годами и опытом человека, словно неисчислимые горести проступили на нем.

— Я скажу только, что разделяю ваши опасения, граф Эолер, — вымолвил он наконец. — Но я не могу сказать о Ликторе ничего, кроме того, что уже было сказано, — он умный и тонкий человек. — Священник коснулся древа у себя на груди. — Чтобы немного облегчить вашу ношу, скажу вам следующее: герцог Леобардис еще не решил, окажет ли он вам поддержку. Несмотря на то, что Верховный король попеременно то улещивает его, то угрожает, Леобардис все еще колеблется.

— Что ж, это хорошие новости, — сказал Эолер и устало улыбнулся. — Когда я видел герцога сегодня утром, он был очень отдален, как будто боялся, что его увидят слушающим меня слишком внимательно.

— Он должен многое взвесить, так же, как и мой господин, — ответил Диниван. — Но я могу открыть вам одну тайну. Только этим утром я провел барона Дивисаллиса к Ликтору Ранессину. Барон отправляется в путь с важной миссией в качестве посла, и это будет иметь огромное значение и для Леобардиса, и для моего господина. Кроме того, это поможет решить, на какую сторону бросит Наббан свое могущество в каком-нибудь конфликте. Большего я сказать не могу, но надеюсь, что это хоть как-то поможет вам.

— Это больше, чем ничего, — кивнул Эолер. — Я благодарен вам за доверие, Диниван.

Где-то в Санкеллане Эйдонитисе глубоко и низко зазвучал колокол.

— Колокол возвещает о наступлении полудня, — сказал отец Диниван. — Пойдем, найдем какую-нибудь еду и кувшин пива и поговорим о более приятных вещах. — Улыбка снова сделала его лицо молодым. — Знаете ли вы, что я был однажды в Эрнистире? Ваша страна прекрасна, Эолер.