– Бог ее знает, какая она, – ответил Зимин. – Ночь, не видно ничего. Браконьеры над нами просто издеваются, – продолжил он. – Уничтожили всю рыбу в Богатом омуте, это почти половина рыбы на протяжении семи километров реки. Мне кажется, невзирая на личность, их надо было призвать к ответу.

– Замолчи, Ульян, – сказал Чистов. – Мы лучше тебя знаем, что делать.

– Ты знаешь, кто они? – крикнул Бойцов.

– Не знаю и знать не хочу, – ответил Зимин, – а к порядку призвать надо было. Сегодня они на Сереже, завтра на Пьяне, послезавтра – на Керженце и Усте.

– Бросьте ругаться, – сказал Чистов, – поехали уху варить.

Снова вернулись на берег Богатого омута. Зимин крикнул Каблукова. Каблуков откликнулся не сразу.

– Иди сюда, что ты спрятался, – кричал Зимин.

– Я здорово испугался, – признался Каблуков.

Чистов захохотал и спросил:

– Кого?

– Я думал, с района приехали другие и будут искать нас.

– Да кто еще приедет, – возразил Чистов.

– Кто, кто, – продолжал Каблуков. – Приедут, составят акт и судить, а там доказывай, что ты не осел. Есть очень мудрое сказание. Идет верблюд, а навстречу ему заяц. «Куда, косой, спешишь?» – спросил верблюд. «Убегаю, – ответил заяц, – там кастрируют осла». «Зачем тебе убегать, ты же не осел, и тебя не тронут». «О, милый мой, – ответил заяц, – когда все вырежут, тогда не стоит и убегать, а пока не поздно – беги».

– Что верно, то верно, – ответил Чистов. – Надо бы, Димитриевич, уху сообразить.

– Это проще пареной репы, – сказал Каблуков. – Сейчас схожу к Бирюкову на кордон, возьму ведро, соли, луку, картошки, хлеба и дров. Рыбы я поймал много.

– Кроме тебя с нами никого не должно быть, – сказал Бойцов.

– А как же, – возразил Каблуков, – со мной Федяев Васильевич, он один остался.

– Ты понял меня? – повторил Бойцов.

– Как не понять, – ответил Каблуков.

– Федяев пусть ловит рыбу, а ты поедешь с нами, – сказал Чистов.

Каблуков крикнул:

– Васильевич, ты слышишь меня?

В ответ раздался глухой голос:

– Слышу.

– Я сейчас уеду, а ты останешься здесь. Жди меня, рано утром я приду.

Каблуков сел в автомашину. Подъехали к кордону. Каблуков постучал в окно. Бирюков притворился спящим и не сразу подошел. Стук повторялся несколько раз. Скрипнула дверь из избы, зашумел деревянный внутренний запор в сенях. Каблуков скрылся в сенях. Окна избы осветились тусклым светом керосиновой лампы. Через десять минут Каблуков вышел из избы с ведром, наполненным всем необходимым для ухи. Ведро отдал Зимину. Нагрузил багажник автомашины сухими дровами.

Уху варили на берегу реки Сережи за сушильным заводом в Лесуново. Каблукову поручили костер. Обязанности коха взял на себя Бойцов. Картошку и рыбу чистили все. Уха была готова. При свете фар автомашины уселись все вокруг ведра. Пили разбавленный спирт, закусывали вареной рыбой и ухой. Ели и пили молча. Первым заговорил Чистов:

– Много ли русскому мужику надо. Наваристая уха на природе, на берегу реки, и стакан-второй водки.

– После всего этого не мешала бы хорошая баба, – поправил его Бойцов.

– Сластник ты, Нестерович, – засмеялся Чистов. – А у нас в Давыдково был такой случай. Один мужик купил портрет Сталина и повесил его в угол вместо икон. Куда ни сядет, что ни делает, а любопытные глаза с портрета смотрят на него.

С портрета Чистов переключился на будущее сельского хозяйства в районе. Эта тема волновала его при любом настроении, даже во сне снились торфяники, улучшенные луга, культурные пастбища и стадо породистого крупного рогатого скота. Каблуков сидел между Бойцовым и Чистовым. Чистов его принимал за активного слушателя и говорил ему: «Через пять лет мы добьемся урожаев зерновых 20 центнеров с гектара, надоя молока от каждой коровы – 4000 литров», – и так далее. Бойцов его не узнал, ему казалось, что Каблукова видит впервые. Он договаривался приехать к нему на рыбалку и охоту. Каблуков их обоих слушал, казалось, внимательно, трудно сказать, воспринимал ли он слова Бойцова и Чистова. В знак согласия Каблуков тому и другому кивал головой и произносил: «Да».

Асташкин говорил Зимину:

– Мы с тобой почему-то так близко ни разу не встречались. Были все время друг от друга далеко. Но я никогда не забуду того случая, как ты мне испортил милицейскую фуражку. Будь это в другом месте и обстановке, я бы тебя не простил.

– Разве это был ты? – спросил Зимин. – Я стрелял не в фуражку, а в диковинного зверя.

– Да, это был я, – сказал Асташкин. – Витька Трифонов из Королевки пригласил меня на охоту, но я ехал не только на охоту, меня тянуло к продавщице. Какая она красавица. Мне кажется, на белом свете нет ни одной женщины красивее ее. Вечером мы пригласили ее, хорошо выпили и до утра я не спал. Не спавши пошел на охоту. Бродил по лесу не так долго. Все мое сознание было направлено не на охоту, а на другое. С восходом солнца решил отдохнуть. Выбрал сухое место между двумя пнями, накидал хворосту и лег. Фуражку повесил, вернее, надел на маленький пень и мгновенно уснул. Вот ты в нее тогда и выстрелил, сделал как решето. Пришлось бросить. Но я не обижаюсь не тебя.

– Вы что там обсуждаете? – спросил Чистов, только что кончивший свое повествование. – Давайте попросим Каблукова. Пусть он что-нибудь интересное расскажет.

Каблуков заулыбался, показывая ровные белые зубы:

– Хорошо, расскажу я вам один случай из своей жизни. Это произошло в тот самый год, когда я умирал и только чудом не был похоронен. Жил я тогда в городе, работал на пристани и учился на платных курсах шоферов. Учили нас всем наукам, мне думается, лучше, чем в институте. Работал я три дня в неделю. Остальные четыре учился. Денег не хватало, еле-еле концы с концами сводил. Жил на квартире у одного друга, тоже грузчика с пристани. Наши соседи по квартире, как говорили, были из бывших купцов. У них была единственная дочка-красавица. Часто я заглядывался на нее, и мои несбыточные мечты витали выше облаков.

Красавице не суждено было жить. В сентябре месяце она скоропостижно умерла. Отец решил похоронить ее в склепе. Делать склеп помогали каменщику и мы с другом. Копали яму, подавали раствор и кирпич. Похоронили ее со всеми почестями, то есть с музыкой, попом и хором церковных певчих. Ставить гроб в склеп помогали и мы. Склеп закрыли громадным могильным камнем. На камне была сделана красивая надпись, кто она, когда родилась и умерла. На похоронах мы с другом погрустили о ней. Друг меня спрашивает: «Если бы она была жива, ты бы согласился на ней жениться?» Я ему отвечаю: «Об этом всю жизнь мечтал, согласен». А он мне говорит: «А ты женись на мертвой». «Как, разве это возможно?» «Невозможного ничего нет, считай ее своей невестой. Завтра ночью, пока она не попортилась, мы отправимся к ней в гости в склеп. На ней навешано много золота: браслет, серьги, два перстня с дорогими камнями. В могиле ей все это лишнее. Ты снимешь все. Я думаю, она на тебя как на жениха не обидится. Тем более сейчас мы с тобой живем бедно. Все это нам очень пригодится». После недолгих колебаний я согласился.

В полночь мы с ним пришли на кладбище, с большим трудом сдвинули могильный камень. Я залез в могилу, открыл крышку гроба и приступил к работе. Нащупал на руке перстень и сдернул его. Она села в гробу и повесилась мне на шею. Шептала: «Ты мой, молодец, что пришел за мной». Я с силой оттолкнул ее от себя. Друг мой струсил и убежал с мокрыми от стыда штанами. Я стал вылезать из могилы. Она поймала меня за ноги. С большим трудом я вылез и на своих ногах вытащил ее. Она мне говорит: «Пойдем к моему отцу, женись на мне». Я ей отвечаю: «Приду завтра, а сейчас иди домой, только будь осторожна, не перепугай родителей». К другу я больше не пошел. К трусу было совестно идти. Проспал ночь между могил. Рано утром заглянул в ее могилу. Думал, не приснилось ли мне все это. В могиле стоял пустой гроб без крышки. Значит, она ожила и ушла. К ней идти было нельзя. Меня сочли бы за вора и посадили бы в тюрьму. Поэтому я уехал в другой город.