Да, он ревновал! Даже не зная наверное, только потому, что другой мужчина видел её так, не просто обнаженной, а… открытой, желанной. Мало того, что чужие взгляды, чужое чувство касалось её. И она позволяла, не закрывалась, вот в чем беда! И там, у ручья, было ли его нетерпеливое безумное желание стремлением доказать и себе самому и Нине, что она принадлежит ему одному, или все-таки любовь превозмогала ревность? Он не мог отпустить её, надо было приехать в такую даль, в чужой недостроенный дом, чтобы понять, что без Нины жизни у него не будет нигде! Почему раньше не говорил ей такого? Сейчас, если скажет, то получится мольба не бросать, а это путь к несвободе и к нелюбви одного из них, второй будет любить за двоих — это не правильно.

Когда он увидел… Первой здравой мыслью после яростной обиды было — отпустить. Ведь Нина сама уехала от него, у неё был выбор, и она выбрала свободу. А потом он решил, что не отпустит, не отдаст. Любовь? Наверное… И разумные доводы перестали работать. Сергей не знал себя таким — не правильным, первобытным.

Да, он следил! Ловил их взгляды, прислушивался к интонациям. Когда только приехали, из машины вышли он стал смотреть. Было больно, больно! Едва сдержался, чтобы не схватить её, не накричать, заставить признаться. И это был бы разрыв. Свобода для неё и для него. А он хотел свободы вдвоем, чтобы Нина добровольно с ним осталась. Искал подтверждения, замирая сердцем…

И сейчас смотрел на Нину, искал подтверждения, только это важно, обиды нет, Нина сделала выбор и, чтобы ни было за пределами их близости — не могло разрушить её. Он не позволил бы. Снова вспомнил жаркий полдень, листья шелестят, касаются плеч, спины, а под ладонями податливое нежное трепетание, её бёдер, спина грудь… дыхание зашлось, вот же она здесь! Можно и сейчас…он наклонился, прижался лицом, губами к волосам на подушке. Шелковые, мягкие…уснуть так, не думать ни о чем, а завтра уехать. Она выбрала его…

Вместо этого Сергей тихо поднялся и вышел из комнаты.

Слева по коридору дверь в мастерскую Романа была приоткрыта, в щель виден свет. Сергей коротко постучал, Роман сразу отозвался.

— Войдите, — и открыл дверь шире.

— Я к тебе, поговорить надо, — Сергей без объяснений перешагнул порог, пристально, тяжело смотрел в глаза Роману, сказал ему "ты" иначе не мог.

— Если надо — говорите.

Роман прошел между разложенным мольбертом и картинами, составленными у стены, задержался у стола в глубине комнаты. Выглядел усталым, лицо осунулось, как после болезни и это всего за день. Утром был другим, счастливым… Кулаки у Сергея невольно сжались. Нет, так не пойдет, не драться же он собрался.

— Объяснять не буду, сам поймешь, — слова комом застревали в горле, Сергей не мог, не хотел говорить этого про Нину, но иначе как? И он заставил себя. — Вы когда ездили с ней…с Ниной в степь… Ты мне правду скажи, не бойся, бить не буду. Здесь не я и не ты — она решает. Я заходил в эту комнату. И видел… рисунки.

Роман понял, кивнул.

— Да, это…

— Это ты с натуры? — Сергей спросил, а ответить не дал. — Постой, послушай меня, если она… Нет, не то! Я до последнего буду держать её, не отпущу и мне все равно, что там у вас было, но я должен правду знать! С натуры?

Роман молчал. Сейчас и для него многое решалось. Что есть правда? Их близость с Ниной, или то, что она сказала "Это не настоящее". Вот, перед ним взрослый мужчина, с которым у неё настоящее. Одним словом можно отравить его жизнь сомнениями, или оставить Сергея в неведении. Можно переложить знание тяжелое, как камни, на чужое сердце, или оставит при себе. Жить с этим.

— Не все с натуры, — медленно произнес Роман. — Там есть набросок на пляже, где она… Нина… На лежаке, тот с натуры, еще в саду, а остальные… это я так увидел.

— Любишь её?

— Да…

— Вот и я люблю. — Сергей не угрожал, а Роман не боялся, говорили они на равных, по-мужски. — Рисунки все соберешь и мне отдашь, понял? И забудешь про это.

— Они не в доме… я утром принесу.

— Нет, сейчас.

— Хорошо, надо в грот идти.

— Значит, пойдем.

И опять шли молча, не по руслу, другой, короткой дорогой, Роман светил, а небо на востоке быстро светлело, четко обозначились на его фоне очертания горных склонов. Когда добрались до места фонарь стал не нужен, заря играла вовсю. Море золотилось, розовело, воздух еще не жаркий был напоен свежим солоноватым запахом волн. Легкий бриз дул в сторону берега, гнал не высокие волны.

— Почему спрятал их? — спросил Сергей

— Чтобы вы не увидали, — Роман вошел в грот, привычно нащупал и вытащил из стены камень, осторожно забрал драгоценные листы. Вот и все, ничего не останется. — А что вы с ними сделаете?

— Сожгу, — слово бичом полоснуло по душе, но Роман устоял, не сорвался, — протянул листы Сергею, — спички дать?

— У меня зажигалка есть.

Сергей вышел на свет, еще раз взглянул на рисунок, который держал поверх остальных, как раз тот, где Нина на лежаке, грустная. Почему такая грустная? О чем она думала тогда?

Щелкнул колпачок зажигалки, синеватое пламя заплясало у края листа… сейчас изображение исказится, почернеет, рассыплется пеплом. Роман отвернулся, чуть не до крови закусил губу, смотрел на море. Услышал за спиной, но не сразу понял.

— Нет, не могу… нельзя. Пусть у меня будут. Есть у тебя футляр?

— Что?

— Папка, футляр какой-нибудь, чтобы убрать.

— Дома есть… я… хочу извиниться, что рисовал её так. Она не знала, честное слово!

— Даже если бы знала… идем и это все между нами, понятно? А рисунки… — Сергей осторожно, не перегибая, свернул листы, — Они прекрасны. Идем.

Нина проснулась от того, что еще во сне поняла — она в комнате одна. Открыла глаза. Светил ночник, на окне шевелилась от сквозняка штора — дверь в комнату была приоткрыта. Куда Сережа мог пойти ночью? Тихо, в ванной вода не шумит. А если к Роману? А если догадался? В первый раз за то время, что Сергей был с ней на юге, мелькнула у неё эта мысль. Но не укором совести была уязвлена Нина, а тревогой о нем. Не надо ему знать.

Она села на постели, ступни коснулись прохладного ламината. Хотелось пить, но идти на кухню побоялась, вдруг там Сергей с Романом. А как Рома поведет себя? Почему-то держалась в ней стойкая уверенность, что Роман не скажет, даже если Сергей впрямую спросит. Только не спросит, нет, давно бы у неё спросил, если б хотел знать. И она сказала бы всю правду, сказала! Это легче, чем в себе таить, а таить теперь придется всю жизнь… Сможет ли? В первый раз она сама с собой осталась, есть минутка, чтобы подумать, а так Сережа весь день ни на шаг не отходил, руку из своей не выпускал.

Да, вот всю правду, а в чем правда? Прежде самой надо понять!

Нина встала, и только тут поняла, что раздета… а кто же… Конечно Сергей раздел её, только трусики оставил, а сам не лег, ушел. Почему? Она стянула с кровати простыню, которой была укрыта, накинула на плечи, запахнула, вышла на балкон. Оглушительно звенели цикады, так громко, что приходило ощущение невесомости, как будто плывешь в этих плотных, непрерывных звуках. Они поднимались от земли выше, выше, лезли в уши, в голову. Как тут думать… Что там? А… да… правду… сказать Сереже правду. Так было бы хорошо поговорить, выяснить все, он же любит выяснять, он правильный и понял бы. Нет, не понял бы, если любит — не поймет, ревность помешает. Но неужели не догадался?

На балконе стояли белый пластиковый круглый стол и два уличных кресла с плоскими ковровыми подушками на сиденьях. Нина села, подобрала наверх ноги, обхватила колени, прикрыла глаза, слушала цикад… Они и в степи были, но не так слышны, или из-за ветра, там еще травы шумели. Хорошо…