Каша вышла водянистая, безвкусная, Нина посолить забыла.

— Ужас какой, готовлю я хуже некуда! — размазывая манку по тарелке, сокрушенно покачала головой она.

— Ничего, есть можно.

— Сережа, а скажи, как ты меня нашел? — Нина спросила, и сама удивилась почему не сделала этого раньше…

А Сергей смутился, отодвинул тарелку.

— Понимаешь…я беспокоился о тебе…

— Но нашел как? Заезжал в Береговое? Нет, ты не мог знать.

— Не заезжал, я по навигатору сразу сюда приехал. В телефоне твоем новом маячок стоит.

— Так ты следил за мной!

— Не следил! Я беспокоился.

— Ты должен был сказать, предупредить. Так не честно!

— Я знаю, но вдруг бы ты отказалась?

— А я бы и отказалась.

— Тогда я не нашел бы тебя… Прости…

— Я не сержусь. Но странно, оказывается совсем тебя не знаю, а столько живем вместе…

— Зато я тебя знаю, — улыбнулся Сергей, — ну и отпуск у нас!

Нина вымыла посуду, расставила кастрюлю и тарелки по местам, убрала хлеб. Больше на кухне делать было решительно нечего, а Сергей усе сидел, задумчиво рассматривал ладони.

— Я вот что думаю, когда уладим тут все, ритуальные дела Романа и остальное, то давай домой, в Питер вернемся. А в Анталию на будущий год.

— Мы разве не можем раньше уехать? Хотя…нет, — она присела на край табуретки, — нельзя оставить, он такой еще мальчик.

И непонятно почему, она стала рассказывать Сергею о Романе:

— Как я заехала к ним, он стал заботиться, все показывал, хозяйство свое. И чистота у него такая, ведь он все сам, представляешь! Мать его заставляла по дому работать, нет, не просто помогать, а вкалывать. Он туалеты мыл, души, белье стирал, с отдыхающими все дела решал, а она только недовольна была, все ругала и ругала его! Как мы можем ему помочь, Сережа?

Сергей и сам думал "как", но то, что Нина сейчас так горячо говорила, задело его. А если бы он не приехал, а если бы не нашел её? Такого, конечно быть не могло, начать с того, что он и не отпустил бы, если бы не знал, что в любой момент найдет. Зря отпустил, не исправить теперь! А Нина продолжала, не замечая смены в его настроении. Неужели не видит, что сейчас не надо об этом говорить, не Роман сейчас главное, а они сами…

— Ты думаешь он сам справится потом, когда мы уедем? Отец его спился совсем, а был нормальный, Рома рассказывал, они раньше не здесь жили и было по-другому, а потом матери его ударило в голову курортный бизнес и началось. Видно она сильно изменилась, про это он мало говорил. Стеснялся. Он вообще стеснительный такой, друзей нет, только в Интернете. А убирал по ночам, я не узнала бы, если бы не вышла из комнаты во двор, жара ведь, непривычно, спать не могла, еще цикады эти. Вот пошла, а он внезапно навстречу, в робе, со шваброй… я испугалась, чуть не закричала. А потом поняла, что он прячется от людей. И так жалко его стало…

Она все говорила и говорила, не могла остановиться, Сергей мрачнел, понимая, что за этими словами стоят другие, которые она не в силах произнести. А как жить, если скажет? Как жить дальше? Не Роману, им как жить? Может… рубануть, разом решить все, отсечь это? Заживет, только шрам останется, любовь залечит…Сергей сжал пальцы так крепко, что костяшки побелели, ногти впились в ладони, а он и не замечал этого. Нет, все же нет, нельзя сгоряча, с Ниной нельзя, она может не выдержать, и сама себе навредит, и их отношениям.

— А потом картины его увидала. Нельзя ему здесь оставаться, Сережа! Боже мой, что же делать, что делать?

— Сейчас домой его отвезти надо.

Сергей мыслями как бы разделился, с одной стороны — Нина, с её растерянностью, метаниями и слезами, с другой — Рома. Тут Сергей вообще ничего понять не мог, что ему в этом парне, но с той минуты, как Сергей повинуясь необъяснимому порыву сиганул в бассейн, он странным образом связал с себя с Ромкой. Принял ответственность за него, что ли? Почему? Зачем? Потому, что оба они любят Нину? Абсурд. Или потому, что Роман любит правильнее, горячей, чище — все это Сергей в рисунках увидел. А вот это, пожалуй, правильно. Честнее…

Сергей поднялся:

— я пойду машину посмотрю, заправиться бы надо еще, а ты собирайся. Как проснется он — поедем, тянуть нельзя. Похороны такое дело, столько всего.

— Я и не раскладывала вещи, быстро соберусь. Сережа!

— Что, Нинуш? — он приостановился на пороге.

— Нет, ничего… не знаю… Я домой хочу!

— Я тоже, мы поедем скоро.

— А Рома?

— Ты собирайся, все хорошо будет.

Роман проснулся и сначала даже не подумал о том, что произошло. Утро и утро, уже позднее, в окно в просветы плохо задернутых штор лепит солнце, на кухне голоса Нины и Сергея… Но сразу вслед за этим навалилось, как оглушение — необратимость произошедшего. Чувство это расширялась в груди черной дырой пустоты, сжирало все остальное и порождало апатию.

Уже ничего нельзя было изменить, а ведь он хотел взять мобильник, на всякий случай, а потом намеренно назло матери не взял. Да, именно так, ей назло! Знал, что без него дома обойтись не смогут, что ей и самой, вместо того, чтобы судачить с соседками, придется стирать, убираться, собирать плату. И Роман зло радовался, представляя, как она не сможет его разыскать, будет орать на отца, жаловаться, проклинать.

Оказывается, не будет, ничего уже не будет…

Зачем он думает об этом? Снова и снова прокручивает в голове бесконечные "если бы"? Время вспять не повернуть, теперь ему жить виноватым, расплачиваться за нелюбовь. Самым страшным было, что испытывая все нарастающее раскаяние Роман одновременно и её упрекал, ведь это она виновата! Во всем! Вот умерла, а он не прощает её, и не простит никогда. И только где-то глубоко, в том уголке души, где жили чистые детские мечты, безутешно рыдал маленький, растерянный мальчик. И некому было его пожалеть. Закрываясь, отгораживаясь от этих горячих живительных слез, Роман мертвел душой, думал только о том, что мать и смертью своей нагадила ему! Теперь он пожизненно повязан, не вырваться из плена: отец алкоголик, курортное хозяйство — всё на нем. Сейчас надо встать, ехать домой, хоронить мать, а дальше продолжать мыть сортиры и вытаскивать отца из дружеских объятий собутыльников. Или не надо? Плюнуть на все? Он перевернулся, спрятал лицо в подушку, но слез не было, только желание закрыться от всего мира.

Дверь скрипнула, шаги легкие. Нина…

— Рома, ты спишь? Рома? — тихим осторожным шёпотом.

Роман не двинулся. Нина прошла к окну, задвинула штору как следует, чтобы солнце не беспокоило его и обратно к двери.

— Нет, я не сплю, — приглушенно в подушку, прозвучало это невнятно, как стон.

— Тебе плохо опять? Голова кружится? — она подошла, наконец.

Как же он хотел, чтобы подошла и дотронулась. Из всех, только её мог он стерпеть рядом, к ней тянулся. Нина села на кровать, положила руку ему на плечо:

— Глупости я спрашиваю, конечно, плохо. А ты поговори со мной… не молчи.

Он резко повернулся, скинув руку Нины:

— О чем?!

А в глазах…пустота. Ни боль, ни отчаяние, тяжелая непроницаемая пустота. Таким Нина его не видала, инстинктивно она отшатнулась.

— Не знаю о чем…

Это было правдой, она не знала чем его утешить, не находила слов. Говорить хорошее о его матери? Но это ведь ложь… Тогда о будущем? Так нет его…

— Да ничего не надо, уезжайте вы с Сергеем, я сам домой доберусь.

— Нет! И не думай даже! Сережа пошел искать, где машину заправить, а я пока соберусь и поедем. Рома! Ну что ты?

И она вдруг обняла его, а он вдруг легко и безудержно заплакал. То ли о матери, толи о себе… Нина прижала его русую голову к груди и молча ждала.

Так Сергей и увидал их, когда вошел.

Взгляд Нины, как у испуганного ребенка — "это не то, что ты думаешь", но и с места не двинулась, Ромку не отпустила, обнимает, а тот плачет.