— А на заводе-то что говорят? — вместо ответа спросил дед. — В отделе кадров должны записывать каждый шаг работника. Когда принят на работу, на какую должность, когда и куда переведен, какое наказание понес, какую награду или грамоту получил, когда в отпуске был, когда на больничном. Раньше, когда я работал, так было. Или сейчас ничего не записывают?

Ковалев хотел сказать, что на «Цветмете» все осталось по-прежнему, что отдел кадров завода фиксирует все трудовые вехи каждого своего сотрудника, и что у детектива имеется ксерокопия личного дела плавильщика, касающаяся и его биографии, и отпусков, но промолчал. Свидетелям его осведомленность ни к чему.

— Так оно и есть, — вмешалась в разговор бабуся в платке, — щас норовят без трудовых книжек на работу принимать. Моя внучка вон в палатке третий месяц торгует, а книжка чистая, никаких тебе пенсионных отчислений, никакого стажа не идет. Ей так и сказали: ежели пришла работать — работай, а ежели пришла стаж зарабатывать, то иди в другое место. И она не одна такая, любую палатку возьми, и везде такая картина. Беда прямо.

— Нашла что сравнивать, — поморщился дед, — завод, милая моя, не палатка. Палатка сегодня стоит, а завтра и след простыл, и никто не хватится. А завод куда денется? Молчи уж, если сказать нечего.

Совет деда бабуся восприняла как бестактный выпад в свой адрес, как оскорбление, и если при обычных обстоятельствах, без посторонних, подобные слова можно было пропустить мимо ушей, то в присутствии милицейского офицера давать себя в обиду не хотелось.

— Бывал Дзюба в отпуске, товарищ мильцанер, — уверенно поведала бабуся и повела на соседа-обидчика торжествующим взглядом. Накось, старый пень, выкуси. Это тебе нечего сказать, а она кое-что знает. Она не слепая и из ума пока не выжила, как некоторые.

Дед молчал, таращился на взбалмошную соседку, словно не узнавая. Никак не хотел и не мог поверить, что она сможет поведать что-нибудь важное. Ей лишь бы ляпнуть что-нибудь, чтобы не держать рот закрытым. Ишь, нашла, чем удивить. Дзюба был в отпуске. Об этом все знают. Любой рабочий человек хоть раз, но обязательно в отпуске был. Поглядим, что ты запоешь после новых вопросов подполковника, на какую точку сядешь.

Подполковник с вопросом не задержался. И поинтересовался.

— А вы почему знаете? Он оставлял вам ключи?

Хороший вопрос, об этом дед не подумал. Пожалуй, бабка выкрутится, если Дзюба действительно оставлял ей ключи от квартиры. Но какая была в этом надобность? Покойный жил один, никакой живности не держал, ни собак, ни кошек, ни рыбок. Цветы, может, просил поливать? Но не было у него, кажись, никаких цветов. Да, не было. Брешет, поди, старая, выдумывает, свое я показать хочет. Она всю жизнь такая прыткая, смолоду. Дед не сдержался и, пока соседка раздумывала с ответом, усмехнулся:

— Зачем ей ключи? Она даже пыль не сможет убрать. Из ней самой пыль сыпется.

И победоносно засмеялся.

Бабка зыркнула строгим взглядом и тут же собралась с ответом. В ее голосе торжества звучало не меньше, чем у деда.

— Ключи не давал, врать не буду, но лет пять-шесть назад лично от него слыхала, на этом самом месте, про отпуск. И было это, как сейчас помню, тоже в мае. Только не в середине, а в конце месяца.

Свидетельница удивила несказанно, запомнив про события пятилетней давности. Андрей Алексеич сник окончательно. Бабка уверенно перехватила инициативу из его рук, передвинув на вторые роли, и грозилась вообще опростоволосить. И перед соседями, и перед офицером. Гляди-ка, какая памятливая оказалась, даже примерное время запомнила.

— А почему вы так хорошо запомнили время? — улыбнулся Ковалев, одарив деда надеждой.

А и впрямь, почему? В ее возрасте некоторые бабки имя свое забывают, а эта, гляди-ка, чуть ли не каждый день из своей жизни помнит. Прямо эта, как ее? Энциклопедия. Во-во.

— Потому запомнила, сынок, что время было огородное. У всех на грядках что-то росло, цвело, кроме участка Дзюбы, царствие ему небесное. У него до лопаты никогда руки не доходили, ни в прошлом году, ни в позапрошлом, ни раньше. Не нужен ему был огород. Знамо дело, человек одинокий, заботиться не о ком было. Зарабатывал, опять же, хорошо. Но все равно за огородом зря не ухаживал, свойские огурцы-помидоры с чужими не сравнить. Я ему не однова об этом говорила, а он все мимо ушей пропускал. А в тот раз Семен, царствие ему небесное, уехал в начале мая, когда пришло самое время копать-сажать, и возвратился недели через три. Вот тут я сидела, на этой самой лавочке, когда он от остановки шел. То ли с сумкой, то ли с чемоданом, не помню уже. Загорелый, посвежевший. Поздоровался, про здоровье спросил. А я ему возьми да скажи про огород. Ты, говорю, хотя бы картошку посадил, чтоб земля не пустовала. Земля без ухода не может, на ней сорняки расти начинают. А он засмеялся. На кой она мне, говорит, картошка, с ней одна морока. Огород вспахать — деньги, картошку посадить — деньги, жука потравить — деньги, урожай собрать — опять деньги. Кругом одни деньги. Лучше купить, говорит, так дешевле обойдется. Теперь понятно, почему запомнила?

Детектив утвердительно кивнул. Бабушка была абсолютно права, нынче картошку выгодней и дешевле купить на рынке, чем выращивать. То есть прав Дзюба, поскольку бабушка просто поведала его вывод. Однако детектива заинтересовала не прибыльность или убыточность картофельного урожая с собственного огорода, а мимолетная встреча возле этой лавочки в далеком мае.

— Значит, Дзюба приехал загорелый? — завистливо спросил детектив, намекая, что сейчас бы в самый раз позагорать где-нибудь возле моря. — А где загорал, не сказал?

Вопрос показался странным. Всем, не только бабушке. Можно подумать, загар на теле человека имеет какое-то значение. Они всю жизнь прожили и про цвет своей кожи никогда не думали. А если и загорали, то либо на пруду, когда белье стирали, либо на сенокосе. А подполковник, вишь, позавидовал чужому загару, про море вспомнил. На курорт потянуло. Так бы сразу и сказал, не прикрывался деловым интересом. Дело молодое, что там непонятного.

— Не сказал, — буркнула свидетельница, — нам не до загаров, с нашим давлением, наоборот, тенек нужен.

Никто из собеседников не возразил. Видимо, о гипертонии знали не понаслышке. А детектив держался за свое. И сдался ему этот загар.

— А сильно Дзюба был загорелый? — упрямо теребил он и пошутил: — Как негр?

Бабушка усмехнулась:

— Не знаю, я негров отродясь не видала, только по телевизору. Сильно не сильно, а намного темней тебя был, вроде как коричневый. Точно не вспомню уже, вон сколько годов прошло, и память не та стала, — она огляделась по сторонам, выискивая что-нибудь подходящее по цвету, и остановилась на юбке соседки, — примерно такой.

Ковалев внимательно уставился на юбку. Точного представления о загаре бывшего отпускника одеяние старушки не давало, но детективу это было и не нужно. Главное, он узнал, что Дзюба уезжал в начале мая, приехал в конце мая, через три недели, и приехал посвежевшим и загорелым. И если свежесть и бодрость приобретаются в любом отпуске, невзирая на место и время, то коричневый загар в мае месяце можно приобрести только где-нибудь на юге. В центральной полосе майское солнце не обретает еще достаточной силы, чтобы покрывать своих приверженцев коричневым загаром. Не тот климат. Значит, уместно предположить, что плавильщик «Цветмета» Дзюба лет пять или шесть назад наведывался к Черному морю…

Новороссийск? Сочи? Краснодар? Туапсе? Геленджик?

Ковалев усмехнулся. Да, крутую подсказку дала бабушка. И неожиданную. Перечень городов и курортных мест можно продолжать и продолжать, и нет никакой гарантии, что удастся выяснить теплое местечко, которому симпатизировал покойный Дзюба. В то время на поезда не было именных билетов, фамилии пассажиров нигде не фиксировались, а уповать на запись в какой-нибудь приморской гостинице вряд ли стоит. У Черного моря частные крыши пользуются не меньшим успехом, чем гостиницы, и о том, чтобы отыскать сердобольного частника, предоставлявшего пять или шесть лет назад касимовцу кров, нечего и думать. Для этого нужно будет перевернуть все Черноморское побережье. И без всякой надежды на успех.