В отличие от сослуживцев своих опытных, Сашка имел за плечами еще и двести часов учебных вылетов, что позволяло ему оценивать будущую свою работу не только с земли, но и с воздуха.
Служба будущая, впрочем, даже при этом условии после всех разговоров представлялась ему не слишком понятной. Это тебе не артиллерия какая-нибудь и уж тем более не пехота. Тут смекать нужно. Исчислять координаты обнаруженных и меняющихся целей, наводить по ним дежурную авиацию, подсветить, если дело ночью происходит, поддымить, если днем, вызвать подмогу, коли дело худо, да при всем при этом остаться для вражины невидимым и незамеченным. За хорошего авианаводчика моджахеды по сто тысяч американских долларов выдавали. А всего-то их было человек не более сорока. На весь наш ограниченный контингент.
Но даже если ты снабжен навигационной линейкой «НЛ-10», авиационным коллиматором, пусть и тяжеленной, но рабочей радиостанцией, если за твоей спиной пять лет авиационного училища, рассказы боевых летчиков, штабных офицеров, двух контуженных геройски татар и одного обезумевшего «лунатика», ничто из этого не заменит тебе хотя бы одного дня всамделишной войны.
Сашка шел на первую свою боевую операцию в настроении превосходном. Словно с самого утра хорошенько поддал. Или накурился чарса. Каждая клеточка его молодого здорового организма излучала нездешнюю, какую-то прямо космическую энергетику, неуемную силу, которой, казалось, нет предела. Средневековые саманные дувалы, люди в бедных одеждах на дребезжащих нутром, жирно пердящих худой соляркой барбухайках, улыбающиеся их лица не шли ни в какое сравнение с грозной силой советских войск, их артиллерией, авиацией, но, главное, с ее воинами, чьи отцы и деды прошли и Великую Отечественную, и Гражданскую, сплочены великой идеей, несокрушимой целью построения справедливого общества на всей земле. Объединены со всем изнывающим людом. Тем более что воюем не с народом, а с бандитами, прикормленными и снабжаемыми американской разведкой. На сутки наша армия опередила американцев. Случись иначе, хрена бы получил афганский народ вместо социализма, как убежденно объяснял полит- рук.
– Запомните, дети, – приказывает комбат солдатам хриплым насмешливым голосом, – у нас в батальоне только один разбойник – я, и помощники мне не нужны. Боевая задача: совершить марш-бросок в Манджикалай. Попрошу без разгильдяйства. Пушка первого бэтээра – вправо, второго – влево. Дистанция пятьдесят метров во время движения, десять метров на остановках. Вопросы есть? По машинам!
«Сел за руль – заступил на пост», – гласит плакат возле КПП.
Солнышко ярое занималось в пустыне медленно и лениво, словно просыпался сонный мальчик-бача. К шести утра едва приподнялось над горизонтом, заливая и остывшую за ночь землю, и далекие плешивые горы, и редкие кусты «зеленки» по берегам пересохшей безымянной речушки алым и хладным багрянцем.
Мерно ревет движок БТР, вплетая свой голос в голоса других машин, что движутся теперь навстречу восходу; дымят злой табак, добавляя его к черным выхлопам жженой солярки, устроившиеся на броне во избежание подрыва на фугасе бойцы, травят непристойные мужицкие анекдоты, шелестит о чем-то своем бортовая радиостанция, объединяя между собой невидимыми эфирами и этот батальон, и следящих за его продвижением штабистов, и авиацию, по первому же зову готовую подняться с земли. А две дежурные «восьмерки», прикрывая колонну от невидимого врага, уже и барражируют неподалеку. Внутри машины, куда Сашка забрался, конечно, по неопытности и оттого, что лучшие места на броне были сразу же оккупированы «дедами», полумрак. Свет струится сквозь узкие амбразуры да через открытые люки. Оттуда же заметает мелкую пустынную пыль, что сушит, обметывает губы, скрипит на зубах.
– Повернувся хлопець до дому з Афгану, – травит рядышком приятелю анекдот вислоусый прапорщик. – Ну, рідне село все зібралося. Горілка, сало, картопля. Піднімається голова колгоспу, та й питає: «Ну як там, Василь, усэ було?» – «Так як, – вiдповiдає Василь, – iдемо по вулиці на танці та й давим всих!» – «Навіщо давить, вони ж живi люди!» – «А хай нэ топчуть рідну Афганщину!»
В этот самый момент броню словно сухим горохом осыпало. «К бою!» – орут с брони. Треск очередей. Латунная россыпь стреляных гильз. Кислятина горелого пороха. Визг пулеметной турели. Но вроде никого не задело даже. Бзднули маленько, и только. Прапор вислоусый даже ухом не повел. Даже к автомату не прикоснулся. Травил теперь анекдот про чукчу, который одним ножиком засаду духов перекромсал, объясняя это тем, что, как и в тундре, в стране этой никого теперь не останется. Еще через три анекдота в голове колонны что-то туго, со скрежетом жахнуло. Машины дернулись и останови- лись.
– Підірвали, бляді, ну, тепер почнеться, – резюмировал прапорщик, выбираясь из люка и пристально вглядываясь туда, где змеиным силуэтом на фоне восходящего солнца извивалось долгое тулово колонны.
Бортовая рация тем временем вещала про подрыв головного БТР и троих раненых, сброшенных с брони взрывной волной от самопального фугаса, хоть и изготовленного для бронемашин, но, видать, худо рассчитанного – взрывом оторвало переднее колесо, и народ тряхнуло маленько.
К полудню, когда мотострелковый батальон добрался наконец к кишлаку, указанному разведкой в качестве места средоточия двух враждующих бандформирований, выяснилось, что душманы, прочухав неладное от информаторов в наших же собственных войсках, неожиданно замирились и покинули кишлак от греха подальше. Теперь разведка чесала репу, поскольку, если бы колонна не пришла к этому злосчастному кишлаку, может, духи друг друга сами бы и переколошматили. Прочесали для порядка кишлак. И никого, разумеется, окромя старцев согбенных, нескольких женщин на сносях да ребятни голожопой, не обнаружили. Отвесив разведчикам в сердцах словесных, однако увесистых люлей, смекалистые военачальники повели бригаду вдогон врагу, что должен был, судя по новым данным разведки, скрываться в «зеленке» за десяток километров отсюда. Громить врага решили с рассветом.
Пока же выбирали место для бивака посреди выветренной, высушенной до хруста земли с редкими куртинами горькой полыни и розовыми стебельками солянки, выставляли дежурное охранение, разворачивали бастионом орудия и машины, городили внутри тесно палаточное жилье, обустраивали походный быт. Кто-то сгонял до реки и приволок оттуда два сорокалитровых бидона маринки, выловленной при помощи пары ручных гранат. Вот и вызвался Сашка потрошить черную рыбью брюшину и варить на всех уваристую ушицу, приправленную свежей лаврушкой, с россыпью перца черного, картохой и головешкой. Точно как варил ее полковник лет десять тому назад, сидя с ним, пацаненком, на берегу печальной русской речки Исеть. Разговоры за ушицей и за чайком горьким, чифиристым – они ведь долгие да томные. С мыслями, часто и не высказанными, про сродников, близких и дальних, про женщин оставленных, про жизнь и смерть, что соседствуют тут совсем близко, почти по-родственному. Про то, что кого-то, кто хлебает теперь из алюминиевой посудины сладкую рыбью юшку, завтра поволокут обратным путем в гарнизон, морщась и наблюдая, как пухнет на жаре, темнеет искалеченное его тело.
От страха ли, томившегося внутри весь этот день, от увиденного ли на мосту покойника с развороченным чревом, куда угодил неразорвавшийся НУРС, а может, и от худо прочищенной маринкиной брюшины к завершению трапезы собственное Сашкино брюхо крутило и бурлило ничуть не хуже танкового движка. Да и наружу рвалось с такой яростью, что у старшего лейтенанта ВВС словно крылья вдруг выросли и тот буквально в считаные секунды оказался посреди чистого поля позади доблестных войск. И лишь после этого вдарил, что называется, из всех калибров.
Полоскало и несло его долго. А как прочистило, утер «Комсомолкой» зад, рукавом – испарину со лба, натянул портки и только тут заметил светящийся зеленым взгляд, устремленный на него прямо из душной ночи. Шакал, уверили пацаны.
К новому рубежу подбирались потемну, предполагая, быть может, застать бандитов врасплох. Однако скрежет, лязг и грохот движущегося мотострелкового батальона слышался на многие километры окрест. Так что схоронившиеся среди тополей, зарослей разлапистого джузгуна и колючек дикой ежевики моджахеды и слышали, и знали наперед о всех приготовлениях шурави.
