— Что стоите, спускайтесь. — Но перед тем, как сойти вниз, трибун обратился к Тобиасу с одной взволновавшей его мыслью. — Моему помощнику не разрешат войти в Сенат. Устроишь его до вечера? Привыкнет работать на себя. Ему скоро в большой мир.

Тобиас повёл себя как рыба в воде: привычно раскинувшись обещаниями, с тем же привычным заискиванием добавил:

— Ваше желание — моё желание, господин трибун!

Желательно, чтобы Ги послужил не абстрактному государству в вакууме, а доброму усачу, его сыновьям и гостям Привала, устроился и завёл семью, и был бы добропорядочным архикратором для своей маленькой амфиктионии из жёнушки, детишек и жуликоватой тёщи в качестве Люциуса. «И почему большой мир состоит из таких мелочных людей?» — мысли его принялись по новой скитаться возле личности Силмаеза, и Магнус призвал северян идти за собой.

Все пожелания он передал Ги — просиявший, юноша с улыбкой ответил, что будет ждать патрона с жалованием, первым за день и первым за свободную жизнь.

— А насчёт того разговора, — вдогонку сказал ему Магнус. — Ты родился свободным и умрёшь свободным, запомни.

— Вы от меня так просто не отделаетесь, — съязвил Ги.

— От некоторых людей вообще тяжело отделаться, — опустив взгляд, проговорил Магнус, имея ввиду Силмаеза. Готовность идти в Сенат и участвовать в выборах малость высохла, как тростник под палящем солнцем. Не поздно, подумал трибун, оседлать Пустельгу в конюшне и умчаться в Альбонт.

Где песен уютные звоны

И арф многострунных звучанья.

Или рвануть на фестиваль, где станцует Аспазия и где Ласточка заведёт речь о своём поразительном имени. А затем они вместе пойдут наверх — в небеса наслаждений.

Нет — к чёрту! «Если есть шанс спасти хоть одного, значит, твой долг сделать это». Шансы строптивы, кто их упустит — вовек не сыщет, и не для того наделили его полномочиями трибуна, чтобы забывать о плебеях, как только свобода, как блудливая девка, поманит его своими прелестями. «Тысячи нуждаются в тебе, народный трибун, и ты их подведёшь?»

Ждущие его с нетерпением стражи встали у входа и с любезно-неподвижными лицами держали дверь открытой. В чём тут любезность, Магнус не сообразил: он вообще был не в духе — в его дух кто-то испражнился, и кажется, это был Люциус Силмаез.

Уничижительно смерив Воблу и игнорируя зевак, повстававших с бравурными поздравлениями, он вышел из стабулы.

Ливень переоделся в морось, чёрные тучи побелели на один тон, снизились, напуская на Аргелайн волокнистую туманную пыль. Это разбудило воспоминания о том дне, когда они с Ромулом добирались по Тибериевой дороге до Аргелайна — прошла всего неделя, а казалось, минула вечность. Ни крики убитых, ни кровь на колёсах не выветрились, некто преградивший тракт оказался мудрее глупого сатира, ведь лучше не появляться там, где царствует беззаконие. Но Магнус уже не мог остановить бег времени, ноги понесли его прочь с улицы Тротвилла, предположительно к Старым торговым воротам — именно понесли, самостоятельно контролировать их было не под силу.

— Ну, что молчите? — Ему было известно, что Эркос и Феба идут за спиной и, честно говоря, эти стеснительные скромняги мало походили на горделивых патрициев. Магнус даже счёл это хорошим знаком. — Если есть, что сказать, сейчас самое время.

— Как вам известно, народный трибун, мы приехали издалека, — начал мужской голос. С Магнусом поравнялся Эркос. — И ещё не до конца понимаем, где оказались.

— Вы оказались в самой счастливой дыре мира.

— О чём вы, трибун?

— Зовите меня Магнус.

Он помедлил.

— Магнус… так что вы имеете ввиду?

— Сравните с Альбонтом, если ехали мимо, или с Каталумом, или с Лорендином, — Магнус раскинул руки, очерчивая ими круг, — это выгребная яма, где суды продажны, а пойло отвратительно. Если есть возможность уехать, уезжайте.

— Мы хотим, но возможности нет, — подтвердила Феба Агро его слова. Голос у неё низкий, нестерпимо вертлявый для сенатора. Магнус даже обернулся.

— Тогда вы меня хорошо понимаете. — И задал вопрос, который долго планировал озвучить. — Вы сказали, что приехали издалека, сиятельные, и для чего же?

— Как и все, участвовать в заседании, — поднял глаза Эркос. — Выборы не проходят незаметно ни в столице, ни на севере.

— Впервые слышу, чтобы посылали представителей от Сегестума и от Ярлакума. — Однако, о многом за минувшее время он слышал впервые.

— На заседании мы будем представлять интересы Восточной Фарентии, — к нему подошла Феба Агро. Они преодолевали узкий проулок, лысая образина вздумала сэкономить время и пройти к торговым воротам коротким путём. Было тесно и воняло дешёвой рыбой. «Вернее, дешёвой воблой…». — Вы ведь знаете о Фарентии?

— Да, безусловно. Но никогда там не был, — наслышанный про холод и разгульство северных традиций, Магнус не сомневался, что ему нечего там делать. Когда в Альбонт приезжали гюнры или их далёкие родичи фарентийцы, не было недостатка в вестях, слухах и байках. — Это правда, что медведи залезают в дома и похищают невинных девушек?

— Нет, — скудно рассмеялся Эркос.

— Я всегда знал, что байки для дураков.

— Иногда они помогают.

— И чем же? — удивился Магнус.

— Без баек жизнь не интересна.

— Не знаю, на мой взгляд, в жизни достаточно лжи.

Трое полуголых рабов тащили над собой ящики, надзиратель подгонял их, хлестая по спине плёткой. Магнус со спутниками приникли к стене, пропуская их, Вобла заворчал что-то о плохой безопасности этого места.

— Что будет на заседании? — спросил Эркос.

— Полагаю, ничего хорошего.

Его ответ мог повиснуть в воздухе, когда они завернули на Рыбную Площадь, но Феба Агро своим низким голосом предотвратила такую возможность.

— Мы слышали о Люциусе Силмаезе и о магистре Сцеволе, — она ещё несколько раз обернулась, провожая надзирателя испепеляющим взглядом. — Кто они?

«Те, кому не стоит носить лавровый венок».

— Гай Сцевола — мой брат. Вы успеете с ним познакомиться. Хотя мой вам совет, сиятельные… не стоит. Нет более безумного человека, чем слуга закона.

— А Силмаез?

— Хитровыйная сволочь, — улыбка сама появилась на его губах.

— И за кого же нам голосовать? — спросила недоуменно Феба.

— Если от вас ничего не зависит, не голосуйте вовсе.

— Это неправильно, — возразил Эркос.

Магнус пожал плечами.

— Зато по-честному.

— Держитесь рядом! — грохнул Вобла. На Рыбной Площади толпился народ, и дворцовые стражи расталкивали людей, крича: «Пропустите трибуна! Пропустите во имя Амфиктионии!»

Повсеместно кружил послушный ропот, как в пчелином улье, если пасечник потрясёт его в межзимье, но проглоченные покупками эквиты очень неохотно уступали дорогу, чтобы не терять очередь и не жаться к торцам. Кто-то даже заехал в сенатора Эркоса палтусом, Феба кинулась выяснять кто, но Данбрен остановил её взмахом руки.

— А вы спрашивали, — поддел Магнус, — почему я такого мнения об Аргелайне! В Альбонте люди по праздникам сидят дома с жёнами и детьми…

— Нет, вы видели? — негодовала Феба.

— Наслаждайтесь. Если в афедроне вы, неважно, как глубоко.

— Скоро мы покинем это место, — сказал Эркос.

— Вы уже бывали здесь, Данбрен?

— Легион выучил меня ориентироваться.

— Тьфу! Не говорите «легион» в моём присутствии. — Преувеличенно красивое название для сброда.

— Почему?

— Это слово в Аргелайне не стоит ничего.

— Оно является для вас оскорбительным? — угадал Эркос.

— В той степени, в которой солдат исполняет приказы начальства.

— Понятно, — он протянул букву «я». Магнус не понял, упрёк это или особенность его выговора. — А приказы идут против совести?

— Они, как правило, всегда идут против совести.

Предчувствие северянина не обмануло его. Стена в два фрона, не меньше, отгораживающая Деловой квартал от Сенаторского, завершилась воротами, что в тесном соседстве с новенькими башнями из белого камня разваливались, как мёртвое тело в отстроенной гробнице.