Поднялся мужчина в красной тунике с припудренными оплывшими щеками и хлипкой бородкой. Его глаза метались от судей к Сцеволе, и начал он лишь после секундной паузы.

— Меня зовут Каллист. Мой друг… это, понимаете, я такого честного и верного дельца, нежели Марк, ещё не встречал. Мы работаем уже полгода в Аргелайне, продаём перец, паприку, женьшень… и знаете, что скажу? Что честный он! Обдурить себя не даст, но и клиенту на уступки идёт, когда видит, что очень нуждается… ох, знали бы вы, все сидящие тут, как добросовестно он поделил между нами прибыль. Это человек из человеков! Он не сгребает деньги, не прячет их. Но кроме того это ещё и порядочный, и великодушный муж. Пусть и плебей, пусть и… какая разница! Вот я не плебей, скажу вам, род мой происходит из потомственных купцов, что ещё под парусами ходили во времена Междуцарствия. А я не могу не вспомнить, как отзывался он восторженно о моих родичах, как чтил нашу дружбу за столом моих именин! Смилуйтесь, не видел я его никогда ни захаживающим к этой Клавдии, ни думающим о ней, клянусь кошельком! Наша контора вообще никогда не появлялась в Посольском районе. Там просто нечем поживиться, если вы понимаете, о чём я… Я всё сказал! Добавить нечего!

Преторы разрешили ему сесть. Магнус посмотрел на Сцеволу, но его отточенные скулы не дрогнули, мускулы лица окаменели в бесстрастности, а руки преспокойно лежали на поручнях кафедры.

«Ха, любопытно было бы узнать, что он думает!»

Последним свидетелем доброй воли была девушка немногим старше самой Клавдии, трибуну стоило больших трудов уговорить её прийти в комициум: вся её семья боялась расправы.

Она рассказала суду про то, что будучи женщиной Марка больше двух месяцев, с того самого дня, как он открыл в Аргелайне контору, не замечала за ним каких-либо увёрток, ни озлобления, ни извращённой страсти гюнр не проявлял, хотя она и знала, что прошлое у него выдалось «не ахти». Она продолжает любить его и просит суд его помиловать, поскольку выходит за него замуж. Заслушав свидетельницу, судьи начали что-то обсуждать между собой, дав оппонентам время на передышку.

Судебная тяжба похожа на игру в шахматы. Магнус потерял пешек, свои самые примитивные аргументы; мощного, но неповоротливого коня в виде трупа, ферзя опиумного мака и слона ритуальных пристрастий девицы. Но это — не конец. Остались ещё фигуры, паче того брату не подобраться к главной из них — Марку Цецилию — пока он не сумеет выбить всех. Магнус выиграл право на новый ход.

— Марк из рода Цецилиев, — возгласил примас, — что вы скажете в свою защиту?

— Я не виновен… — тихо приступил Марк. Трибун улыбкой придал ему бодрости. «Только попробуй сказать, что ты продал поддельный титул кому-то. Следуй плану!» — Не виновен! Да, я всего лишь плебей, был им и остался. Да, наши отношения с моей женой… или, лучше сказать госпожой?.. не заладились, не подошли мы друг другу, потому что обычаи её семьи не мои обычаи. Токмо, милостивые! Я не по своей воле сватался к Юстинии, не брал её насильно и не стал бы угрожать её семье даже будучи пьяным вусмерть. Я честный житель столицы. Его великодушие Варрон прав, сбежал я в Аргелайн не потому, что хотел убить Клавдию, я и не знал, что она проживает здесь… я думал начать новую жизнь, добиться своими руками успеха, без подачек… теперь, вижу, не видать мне второго шанса. Не хотелось бы, дорогие судьи, чтобы мать лишилась сына!

— Что вы делали в ночь, когда была убита Клавдия? — спросил один из судей, тот, что сидел под статуей Ласнерри.

— Я был в своём доме, отдыхал после работы…

— Кто это может подтвердить?

— Да хотя бы моя возлюбленная, правда, Хидди?

Хидди подарила ему улыбку.

— Хорошо, — отступил судья. — Не кажется ли вам, господин примас, что мы чересчур долго рассматриваем это дело? Пора бы прийти к заключению.

Примас не услышал его.

— Что же серв по имени Тимидий? Что он скажет в свою защиту?

— Я-я-я… — замямлил было слуга, но Магнус вышел вперёд.

— Замечу, что доказательств против него нет, кроме его дружбы с Марком Цецилием, он слаб и душой, и телом, и вряд ли бы решился на помощь убийце, конечно, если бы было доказано, что Марк действительно лишил Клавдию жизни.

— Есть ли вопросы у других судей? — Примас повернулся к своим коллегам. — К Марку Цецилию? К Тимидию? К достопочтенным свидетелям?

Никто не ответил.

— Да будет так. Пусть ораторы выскажутся в последний раз. Начинайте, сиятельный Гай Сцевола, время пошло!

Открылась крышка. Вода поднималась по трубе. Магнус словил бесстрастный взгляд Сцеволы, набирающего воздух.

— Достославные! — возбуждённо выплеснул он. — Встречали Мы в своей карьере немало хороших людей. Они любили родню, уважали своих богов, они были прилежными ремесленниками и, когда приходили домой, целовали жён, заботились о матерях и отцах! Но когда это спасало их от преступления? Вы думаете, плохие люди становятся угрозой общественному порядку и совести? Нет, о справедливые мстители, всегда хорошие, совестливые и честные, оттого их падение хуже смерти! Но это нисколько не оправдывает их, когда после долгого труда и семейных забот идут они в чужой дом, чтобы окурить, снасильничать, придушить и живьём закопать невинную душу! Знаете ли вы, что это противно нашим Богам? Воистину, по законам божественным и людским следует казнить обвиняемых, иначе все мы навлечём на себя кару… все мы!

Гости и Алессаи зааплодировали ему.

Взгляд судей перебежал на Магнуса.

— Простите, но ума не приложу, по какой такой причине её потребовалось сначала окуривать, затем душить? — Он импровизировал, далеко отойдя от написанного шаблона. — Это такая тягомотина. Дикое дилетантство. Она похоже очнулась, пока её закапывали, и самостоятельно выбиралась из ямы. Не разумнее ли сначала задушить, изнасиловать, и уже после закопать? Думаю, что подлинный преступник поступил бы именно так. Преступник, что называется, идейный. Но вот в чём проблема, уважаемый суд, все ядовитые зелья сводят с ума, заставляют делать то, чего люди здравомыслящие никогда бы не сделали. Никто не имеет права сомневаться в этом чётко установленном факте, верно? И разумеется, мои подзащитные могли разработать план по убийству Клавдии, но более простым кажется тот вариант, где жрец добровольно накачивает её зельем, а тем временем кто-то сильный и молодой, давно знакомый ей, лишает её невинности и душит её, а поняв, что совершил убийство, пытается замести следы. По-вашему, Тимидий сильный и молодой? Это смешно! Он тщедушный мужичок лет сорока, с тонким заикающимся голоском и прозрачной самооценкой. Клавдию бы он не поднял даже… А Марк, как вы уже выяснили, спал у себя дома. Однако я продолжаю настаивать, что рассмотрение дела следует перенести на следующую неделю, после того, как пройдёт сбор урожая. Если не пожелаете, хорошо, не беда, тогда смиренно прошу оправдать моих подзащитных, и задуматься о роли жреца Лефона и любовничка нашей покойной, Реюса. Что-то они скрывают!

— Ложь! Клевета! Обман! — горланил Лефон. Он вышел, плюясь, на площадку перед судьями. — Он безбожник! Вы поверите ему? ПОВЕРИТЕ?! За вами наблюдают! Прямо сейчас! Да! Да! Боги всё видят! Магистр говорит истину, если оправдаете, то молнии приидут по вашу душу!

Примас велел ему заткнуться, но трое его коллег приняли настороженный и опасливый вид. Реюс, побледневший, протестовать не решился, и почему бы, спросил себя Магнус. «И что за порезы у него на лице?»

Когда поплавок достиг конца трубы, глава судейской коллегии поднялся с кресла, по его примеру поступили и другие сидящие, поселив в комициуме шорох одежд. Подождав, пока не наступит тишина, он громко объявил:

— Судьи приступают к вынесению вердикта! Они просят всех, за исключением асикритов священного суда, выйти.

Все потянулись к выходу.

Магнус первым вывалил на улицу. От долгого стояния за кафедрой ноги саднили, будто угодившие в крапиву. Отвлекаясь разглядыванием пятиэтажной инсулы, что возвышалась на противоположной стороне улицы, трибун вспоминал с ностальгией, как ещё учеником приходил сюда, и душа уходила в пятки, с нетерпением дожидаясь приговора.