— Пусти! — машина еще не уехала. Еще можно успеть…

Но меня уже подхватывают на руки.

Кричу, вырываюсь, но он не обращает никакого внимания.

Заталкивает меня в машину, на заднее сидение, где меня тут же обхватывает другой. Точно такой же. Их будто под копирку делали.

Первый садится за руль, второй держит меня так крепко, что не вырваться.

Машина резко срывается с места и одновременно дверцы скорой захлопываются, Стаса увозят.

А слезы — ядовитые, жгучие, разъедают глаза, обжигают кислотой. Может, он там умирает. Я бы могла сейчас держать его за руку… Кричать ему, чтобы не проваливался в это, чтобы вернулся!

Едем за ним! Ору, тормоша того, который за рулем, за плечи. — Едем в больницу! За скорой!

Приказано доставить вас домой при малейшей опасности, — чеканит проклятый робот. — И окружить охраной. Ваша безопасность — моя первейшая задача.

И как бы я ни билась, как бы не кричала и не материла этих роботов, все бесполезно. Словно бабочка о стекло. Без толку.

— Жив, — с треском оживает вдруг рация впереди. — Жив, но состояние тяжелое. Везут в реанимацию. Мы едем следом.

Замираю, не замечая, как впиваюсь ногтями в ладони, прорезая их до крови. Как на чудо, как на единственную соломинку, что несет спасение, смотрю на эту маленькую черную коробочку. Как будто в ней вся жизнь.

— Вот видите, Софья Львовна, все пока в порядке. О состоянии Станислава Михайловича будут докладывать постоянно. Раз везут в реанимацию, значит, он без сознания. Будет операция, возможно, надолго. Вы ничем не сможете помочь. И он все равно не услышит вас, если хотите что-нибудь сказать.

А я еще крепче сжимаю кулаки.

Как он не понимает?

Пусть без сознания, пусть операция, пусть!

Но для меня сейчас так важно просто держать его за руку! Видеть, что он дышит! Чувствовать, ощущать, что его руки, его кожа, — теплые! И говорить. Черт возьми, говорить ему бесконечно… Даже не знаю, что… Но быть рядом!

Но эти люди совершенно непробиваемые!

Кажется, они ничего не слышат и в них совсем нет никаких человеческих чувств!

Еще раз пытаюсь вывернуться, когда машина останавливается и мы входим во двор дома.

Но меня тут же подхватывают, дергают, поднимая на руки, относят в мою комнату.

— Простите, Софья Львовна, — тем же неживым голосом чеканит Денис. — Я не могу нарушить приказ. Ваша безопасность на первом месте. Если понадобиться, мы вас запрем. Не пытайтесь сбежать через окно. Во дворе полно охраны. Вас так или иначе не пропустят. Все ради вашей безопасности.

Черт! Ну — кому я нужна!

Ясно же, что покушение было на Стаса! Или они боятся, что его повторят, уже в больнице, потому меня и не пускают!

Бессильно падаю на постель, с ужасом, с тянущей в сердце болью рассматривая красные пятна, что остались на белоснежном платье.

— Живи… Только живи, Стас, — шепчу, прижимая руки к его крови. Роняя на нее слезы, что текут по лицу, заливают шею и грудь. Потоком льются.

Как будто эта его кровь — наша единственная связь. Как будто он может сейчас через нее услышать мой тихий голос.

— Только живи… — шепчу снова и снова, молясь, чтобы у него, такого могучего, хватило сил выкарабкаться.

И чтобы покушения больше не повторилось…

— Он жив, — не знаю, сколько проходит времени, когда в комнату с подносом какой-то еды, входит Денис. — Доставлен в реанимацию. Операция началась. Сколько потребуется времени, неизвестно. Нам остается только ждать.

— Денис! — хватаю его за руку. — Пожалуйста! Давайте поедем к нему! Я вас умоляю! Вы сами сказали, что в больнице ваши люди, что здесь тоже полно охраны! Со мной ничего не случится! Я должна быть рядом! Должна! Вы понимаете!

— Простите, Софья Львовна. Приказ, — пожимает плечами, но я вижу, что в его глазах все же мелькает что-то человеческое.

— Можно мне только кофе, — вздыхаю, обводя взглядом поднос с едой.

Ну — кто способен есть в таком состоянии?

— Вы должны поесть, — с нажимом отвечает робот-Денис. — Я обязан проследить. Если не сможете есть от стресса, я вызову врача. Или сам уколю вам успокоительное.

— Не надо. — обреченно беру в руки поднос с едой.

Только этого мне еще не хватало, — чтобы мне что-то вкололи, и я отрубилась, выпала на сутки, а то и больше, из жизни, пока он там… даже думать не хочу, что там может произойти за это время со Стасом!

И, кажется, для Дениса такой укол был бы идеальным решением. И приказ выполнен и следить, чтобы я не сбежала не нужно.

Послушно берусь за еду.

Все же человеческое мелькнуло в его глазах! Может быть, мне удастся его уговорить? Просто надо взять себя в руки. И попытаться договориться, а не истерить. Все равно истерики и крики ничем не помогут.

Время замирает. Пока я прямо в платье валюсь на постель. Все так же прижимаю к груди руки в его крови. Представляю, буквально вижу Стаса — там, бледного, на операционном столе. С трубками, с врачами, что суетятся вокруг.

— Живи! — кажется, кричу прямо в его ухо. — Только живи! — и даже словно чувствую его руку, его еле ощутимое пожатие, когда как будто бы обхватываю его своей…

— Без изменений… — каждый раз слышу один и тот же ответ, каждые, наверно, минут пять выходя из комнаты в гостиную, где расположился Денис. — Идет операция. Никто пока ничего сказать не может.

И снова падаю на постель.

А перед глазами — Стас.

Разный.

Со времени нашей первой встречи. Его глаза, что светились тогда этим странным блеском. И обжигали. И так кружили голову.

Наш танец.

Его прикосновения, что заставляли кровь кипеть, а кожу потрескивать от взрывающихся по ней иск тока.

Наша первая, безумная ночь, полная страсти.

Белая роза, которая осталась в моей постели еще тогда, в доме отца. Смятая, потому что он ласкал меня ею.

Его глаза. Его запах. То, как пролез через окно после того приема и просто лежал со мной рядом, убаюкивая.

Как жестоко поступил на аукционе и какой сталью звенел тогда его голос.

Он. Он везде.

В этом доме, в этой комнате и постели.

В памяти. В прошлом.

В сердце.

И ведь только теперь по-настоящему понимаю, — никогда Стаса я не воспринимала, как врага. Ни разу, что бы ни произошло, не боялась его, не ощущала от него опасности. Никогда не верила до конца, где-то в глубине души в то, что он и правда растопчет меня. Или унизит. Или причинит мне боль.

Никогда.

Даже тогда, когда услышала его разговор с отцом.

В глубине души знала, что он имеет право с ним так разговаривать.

Понимала, что Стас очень сильно пострадал из-за отца. Слишком многое пережил. Очень тяжелую утрату.

После такого мало кто сумел бы подняться, встать на ноги. Не деньгами даже, не в бизнесе, а духом. Силой внутренней. Той, которая в глазах теперь его сквозит. Во взгляде. Которая и заставляет всех пригибаться перед ним. И его самого вытолкнула, повела вперед.

Я никогда по-настоящему не ненавидела его. Разве что, когда думала, что это он убил отца, а он этого и не отрицал. Только тогда. Только за это.

И даже если именно Стас разорил его, я даже это могу принять. После того, что сделал с его семьей отец.

И…

И он единственный, с кем бы мне хотелось быть рядом.

По-настоящему.

Не из-за договора.

Мне даже представить отвратительно, что ко мне мог бы прикоснуться другой мужчина.

И просто от того, что он рядом, что смотрит на меня без равнодушия, без ненависти, просто от того, что за руку держит — я уже счастлива!

И…

И я умру, если его не станет!

Сердце сжимается такой болью, что я начинаю задыхаться от этого жуткого, страшного слова, которое только мысленно произношу.

Очень ясно, очень отчетливо понимаю, — все для меня перестанет иметь значение, если его не станет. Абсолютно все!

А ведь где-то в глубине души я всегда хотела, чтобы Стас пришел на показ, пока была моделью! Мечтала, что он увидит меня, что его глаза вспыхнут восхищением! Пусть даже себе не признавалась, но когда все рухнуло и на нас обрушилась беда, где-то в подсознании ждала, что он появится и спасет!