Этого он хочет от меня. Этого ждет.

Но тогда это будет означать, что он победил. Что я сдалась и полностью капитулировала перед ним. А я не сдамся!

— Распусти волосы, — холодный, ледяной приказ.

Послушно стягиваю резинку. Позволяю волосам струиться по телу, чуть прикрывая грудь.

— Такая послушная, — его палец прижимает клитор, слегка, и тут же начинает медленно, мучительно медленно проводить по кругу.

— Это же сделка. — пожимаю плечами, чувствуя, как внутри все начинает вздрагивать от неуемно наливающегося желания.

Это не так. Черт, это совсем не так, как было раньше с ним.

Такое чувство, что внутри меня нарастает какой-то тайфун, цунами, нечто в сто раз большее, чем это было раньше.

Медленно, но мощно зарождается, чтобы потом взорвать.

Не отрывая глаз от моих, ловит длинную прядь моих волос.

Проводит по соску, щекоча, играя сквозь тонкое кружево. Чуть придавливает клитор и снова, едва касаясь начинает обводить его по кругу, одновременно забавляясь моими волосами с соском.

И все будто набухает внутри.

Все становится чувствительным до невозможности.

Каждое прикосновение — и меня будто снова и снова пронзает током. Насквозь. От клитора до соска и обратно. Вспышками на самой поверхности, где он проводит.

— Совсем не хочешь, Софи-ия. Совсем не нравится…

— Совсе-ем, — выдыхаю, чувствуя, что даже его голос бьет как по оголенным нервам.

Начиная дрожать внутри мелкой, жадной, пронзительной дрожью. Впиваясь в свои ладони ногтями, чтобы как можно дольше не поддаваться.

— Скажи правду, Софи-ия! — вдруг резко наматывает мои волосы на кулак, дергает голову назад, заставляя посмотреть ему прямо в глаза. — Скажи, что хочешь этого! Хочешь больше всего на свете… Вся горишь!

— Нет! — выплевываю ему в лицо, пытаясь сжать ноги.

Но Санников уже дергает мои бедра на себя, продолжая удерживать мою голову запрокинутой второй рукой.

— Да, Софи-ия, — его палец пронзает меня внутри, резко вбиваясь в середину.

И я все сжимаюсь вокруг него спазмом, обхватывая полностью.

— Нет, Санников. Нет!

Изо всех сил впилась руками в стол, чтобы не упасть, когда он одним рывком разорвал на мне тонкие трусики, потянув ласкающее кружево между ног, задевая все складочки и клитор.

Второй рывок, — и он срывает лифчик. Сжимает кружево, водя им по моим соскам. А его палец внутри меня, — на максимум. Замер, добавляя к нему второй, водя внутри меня пальцами по кругу, задевая какие-то немыслимые точки у меня внутри.

— Да-а, Софи-ия, да-а! Ты же хочешь этого! Все мокрая, ты вся течешь. Скажи мне это! Скажи!

— Нет! — хриплю, извиваясь под его руками. Уже содрогаясь снизу судорожными спазмами. По-прежнему оставаясь с запрокинутой вверх, к его лицу головой, хотя он больше и не держит.

Не могу отвести взгляд от его безумных сейчас, бешеных, пьяных глаз. И от них меня прошибает волной запредельного чего-то еще сильнее, чем от всех его прикосновений.

— Да, София! Скажи! Хочу!

Водит внутри по кругу пальцами, придавливает большим пальцем клитор, продолжая водить кружевом по соскам, уже прижимая, сдавливая их, царапая нежной тканью, — и от каждого движения новая волна тока по всему телу. Судорогой. Так, что сжимаются пальцы на ногах.

— Мне все равно, — бормочу, задыхаясь, теряя весь контроль над собой.

Еще несколько толчков, еще несколько движений, — и я будто пьяная. Бедра дрожат мелкой дрожью и ничего не соображаю.

Тело само дергается навстречу его рукам. До крови прокусываю губу, чтобы не поддаться этому мареву, этому наваждению, что лишает меня сил. делает безвольной.

— Все равно, — хриплю, ломая ногти о гладкую поверхность стола. — Все равно, Санников, — а глаза уже закатываются.

И внизу живота — бешенный пожар, адское пламя.

Каждое его движение становится все более ощутимо, я вся — будто оголенный нерв, чувствительна на невозможности.

— Ненавижу, — шепчу, чувствуя, как не хватает в легких воздуха.

И правда сейчас — ненавижу.

Ненавижу за то, что он делает со мной.

За то, как мучительно, болезненно натянуто все внутри, внизу живота. Насколько до боли, забывая обо всем на свете хочу, чтобы он вошел в меня, взял сейчас, — пусть даже резко и жестко.

Вся уплываю, вся дрожу мелкой дрожью под его руками, под взглядом этим бешено-порочным, налитым страстью и безумием.

— Скажи, Софи-ия, — наклоняется надо мной. Водит своим адски жарким дыханием по моей шее, почти прикасаясь губами.

— Скажи, что ты хочешь меня! Скажи, София!

А меня выламывает. Выкручивает. Грудь наливается, и я стонать готова от жажды почувствовать его в себе, глубже, на максимум.

Руки его на всем теле ощутить, губы эти его сумасшедшие, обжигающе-дурманящие.

Раскрываю и закрываю рот, как рыба, выброшенная на берег. Только ей воздух необходим, без него она задыхается, а я — без Санникова, без его губ и рук на себе!

— Скажи-и, — едва прикасается своими губами к моим, и все силы оставшиеся, всю волю прикладываю к тому, чтобы не впиться в него поцелуем. Тело сводит, пальцы сжимаются до боли.

— Нет, — выдыхаю прямо в чувственные, сводящие с ума, лишающие последнего разума губы. — Не-ет!

— Да, Софи-ия. Да, — опускается губами ниже, втягивает в себя мой изнеможенный ласками от кружева сосок, одновременно прижимая клитор на максимум, задевая его пульсирующую головку ногтем.

И меня разрывает. До искр из глаз, до болезненных всполохов перед глазами и вспышек по всему телу.

— Да, Санников! Да, черт бы тебя побрал, — ору, извиваясь под его телом, задыхаясь, вся исходя этой проклятой напряженной дрожью. — Да-а!

Уже ничего не соображаю. Впиваюсь руками в его широкие плечи, окончательно зарываюсь в порочный, сводящий с ума запах этого мужчины. Сама дергаюсь бедрами навстречу, обхватывая его бедра ногами, притягивая к себе. — безотчетно, и сумасшедше страстно. Вся исхожу от нетерпения и ненавижу его за это.

— Что, — да, Софи-ия? Что? Скажи!

— Хочу! Хочу, черт бы тебя побрал, тебя, Санников! Хочу!

Отпускает мою грудь, обхватывая подбородок.

Заставляет держать глаза, смотреть прямо в его зрачки, — расширенные, темные.

Плывет все перед глазами, но теперь ясно вижу, насколько он до предела напряжен и возбужден.

Крылья носа раздуваются, плаза полыхают так, что готовы сжечь, по вискам плывут капли пота.

— Скажи, София. Скажи это еще раз. — не голос, один напряженный хрип.

— Хочу, — выдыхаю обессиленно.

Я так устала бороться — с ним, с собой!

Черт возьми, мое тело, мое сердце — с самого начала сходили с ума по этому мужчине! От одного его голоса, от одного взгляда, от каждого его прикосновения!

Единственного, от которого я и правда сошла с ума. И всегда сходила.

— Хочу тебя, Стас. Хочу-у!

С рычанием, со стоном набрасывается на мои губы.

Резко дергает молнию на брюках, задевая мой клитор ногтями, — и меня всю прошибает ледяным потом.

Стону, уже не сдерживаясь, откидываясь на локтях на стол.

Черт, я сдалась! Сдалась, — но я не могу больше! Не могу иначе!

Дрожу от нетерпения, когда ощущаю, как в меня упирается огромный, твердый, как камень, член. Кажется, каждую венку его ощущая, когда Стас проводит по моим складочкам им вверх и вниз.

Огромный. Напряженный. Нетерпеливо пульсирующий. Совершенно твердый.

И я трусь о него, извиваюсь, выдыхая все новые и новые стоны, — уже бесконтрольно, уже совсем потеряв всю волю и все мысли, до боли чувствую лишь одну потребность, — чтобы он наконец в меня вошел!

— Стас, — выдыхаю, зажмуриваясь и замирая, когда его огромная головка прижимается к самому входу.

— Стас…

Черт, ведь так могло быть! Могло быть с самого начала!

Если бы все только было иначе!

Если бы не эта вражда, эта ненависть, если бы Санников не оказался таким жестоким монстром, все решавшим за меня, жаждущего отомстить, растоптать, унизить!